Две кровати с ночными бра, две тумбочки, стул с плоским телевизором местного разлива с исковерканным Vytyaz и Zala (то ли кабельное, то ли ещё какое ТВ, которым «ты можешь управлять»), стол, стул, шкаф в прихожей и большое замечательно окно, в котором по утрам я имел счастье наблюдать своих прирученных лебедей и через которое по вечерам имел радость слушать соловья. Всё было чинно, чисто и комфортно.
Кроме проживания я взял полный пансион с трёхразовым питанием, чтобы о готовке не беспокоиться. О времени приёма пищи у меня поинтересовались: я имел возможность выбрать, «когда барин изволит кушать». В сутки этот полный пансион мне обошелся в 300 тыс. белорусских рублей (примерно 15 долларов), что, как получается, совсем недорого.
Я сходу принял душ — здесь, правда, тихая поэзия пасторальных путешествий была разбавлена суровой прозой местной жизни: вода в душе была едва тёплой и пахла тиной (уже вечером, за чисткой зубов, я убедился в том, что водозабор у них был точно из озера и едва ли как-то хлорировался — во рту оставался стойкий привкус болота с лягушками). И ещё вода в душе не желала уходить, откуда пришла — обратно в озеро. Но разве это так важно?
Приняв душ и кое-как обсохнув, я почти выбежал вприпрыжку наружу, чтобы подробно исследовать близлежащие окрестности. Итак, главный корпус номеров на двадцать — не больше, справа так называемые «бунгало», деревянные домики, слева столовая с дискотекой и ещё чем-то, рядом высоченная труба с горой рубленых дров — котельная или что-то в этом роде. Дальше снова бунгалЫ, деревянные фигурки коня, коровы и телёнка, как их любят ставить везде в Беларуси, подстриженная травка-муравка везде, а за самим главным корпусом то самое Дрывяты — небольшая затока озера.
Дальше база отдыха «Дрывяты» — в первый день мне довелось и туда сходить, обследовать всё: база довольно-таки футы-нуты, классом комфортности явно повыше будет, чем «Браславские озёра», с шезлонгами на балконах, парковкой с внедорожниками, обнесённой по периметру чуть ли не колючей проволокой и тому подобной пафосной шелухой. Убедившись в том, что «Дрывяты» явно пофешенебельнее, чем «Браславские озёра», я пришёл в ещё большую радость, так как мне милее простота и тишина, а не пафосность и зеркальные интерьеры, в которых ни плюнуть, ни растереть.
Обед я пропустил, вместо того сгоняв в местный магазинчик и прикупив всякой вредной дряни, вроде вареной колбасы, копчёной салаки, йогурта и пива. Продавец магазина, мужичок лет 60-ти, был просто неимоверно любезен и почти раболепен — разве что ноги мне не целовал за то, что я заглянул к нему на огонёк (белорусы, в своём большинстве, сами по себе народ воспитанный и нехамоватый — наступив белорусу на ногу, вы можете не успеть извиниться перед ним, так как он сам раньше вас извинится перед вами). Он и так со мной заигрывал, и эдак («Наверное, принимает меня за иноземца», — подумалось мне). Я с трудом отвязался от него, вернулся в номер, отхлебнул тёплого пива и соорудил себе большой бутерброд. Пощёлкал по каналам. Там показывали ту же пустую ерунду, что и по всем каналам мира. Я телевизор выключил, чтобы не портить себе настроение, и снова пошёл прогуляться.
Ближе к семи вечера я отправился в столовую. Сначала ломился в одну закрытую дверь, потом в другую, пока не сообразил, где у них парадный вход для дорогих гостей. В столовой меня встретили чуть ли не с оркестром и красной дорожкой: навстречу вышли повар и, по всей видимости, заведующая столовой, или как у них это называется. Все непривычно улыбались (обычно белорусы задумчиво грустны, «сумны», а тут какие-то турецкие белозубые улыбки). Заведующая и повар показали мне мой столик и просили подождать «две минуточки».
Ужинал я на белой скатерти в счастливом одиночестве. Никого, кроме меня, в столовой не было. Ни очереди, ни талонов, ни привычной путаницы. На ужин потчевали гречкой без масла и тремя колбасками, целой горой капусты с маслом, немного зачерствевшим серым хлебом, чаем в пакетиках на выбор: чёрным и зелёным. Я выбрал зелёный.
Надо сказать, что и в дальнейшем кормили, как кормят почти во всех белорусских столовках: просто, не очень вкусно и обильно. Например, на завтрак на следующий день меня угощали картофельным пюре с плавающим сверху растопленным сливочным маслом, тремя тефтелями, каждая размером с мой кулак, после чего принесли три здоровенных блина размером с книжку с творожной начинкой и щедрой лужицей жирной сметаны, вафлю «Витьба» и «Кофейный напиток со вкусом сливок и сахаром». Я кое-как уработал две тефтелины и картошку, третью оставил и кое-как слопал один блин и не притронулся к дешёвой вафле. Перед тётенькой-официантом и поваром в одном лице мне пришлось почти оправдываться, как в детстве перед своей мамой, за то, что я плохо ел.
И в последующие дни меня продолжали потчевать всем жирным, калорийным и обильным, что я не мог дождаться, когда я уже поем нормальной еды: вечная бульба — жареная, вареная, пюре, плавающие в жире котлеты из свинины и жареная колбаса, салаты из крабовых палочек, консервированной кукурузы и риса, щедро сдобренные лоснящимся майонезом последней жирности. Ещё день-другой и я сам залоснюсь, лопну от такой еды. (Стоял месяц май, я тосковал по салату из огурцов, редиски и зелёного лучка, мне хотелось рыбы, а не свиных котлет, каш, а не картошки, кефиру, а не сладкого с разводами сахара чая из чайника, каких-нибудь фруктов). Одним словом, их «квизин» мне не понравился, но было одно веское «но» в их защиту: радушное обслуживание полных, розовощёких белорусских «жанчын», которые больше напоминали мам или, на худой конец, дальних тётушек, обеспокоенных тем, что «дитятко плохо ест». Они так приятно улыбались, так переживали, отчего я не пришёл на завтрак, так были искренни и чисты, что я чувствовал себя почти подлецом за то, что терпеть не мог их стряпню.