А он, между прочим, был серьезным товарищем. Потомственным сплавщиком, можно сказать. До того, как в Воркуту свинтить, после Великоустюгской речнухи, поводил плоты. Да и потом старался отпуск взять в такое время, чтобы в родные края попасть как раз тогда, когда на Лузе самое половодье. А сплавное начальство батю ценило и без каких-либо вопросов ставило его на катер, благо документы, подтверждающие специальность, тут же, у деда с бабулей на сохранении лежали.
В общем, поводил отец у меня плоты. А Луза, хоть и не Волга, но река своенравная: в верховье изобилует каменистыми перекатами, а ближе к устью — песчаными отмелями и крутыми изгибами. Когда-то она была судоходной от устья вплоть до границы с Республикой Коми, но с годами всё мельчает, так и река. Поэтому огроменные плоты с лесом водили только по большой воде, весной в половодье.
Но и тогда плоты вели три катера: впереди — побольше, винтовой, а сбоку и на хвосте — поменьше, водометные. Винтовые на лето оставались в низовьях реки в районе лесозавода, так как вверх им уже было не подняться, поэтому основной трудяга — это КС-100, водометный катер с совершенно плоским днищем, который даже в самые засушливые годы мог на брюхе проползти до самой Коржи: коми-поселка на границе Коми и Кировской области.
Винтовой катер — самый мощный, поэтому именно он и тянет караван с плотами, а водометы — на подхвате. Тот, что сбоку, должен работать на повороте, помогать ведущему плавно заводить плоты в речную излучину. Ну, а катер на хвосте каравана не только помогает заводить плоты на повороте, но и работает как тормоз, чтобы ведущему катеру было удобнее управлять караваном. Он всегда держит заведенный на него с последнего плота трос в натяг, чтобы сдерживать ход всей этой плотной древесной массы.
И вот как-то раз батя с помощниками на своем катере подвыпили и задремали малость. Так, самый чуток. Но и этого хватило, чтобы трос от плотов на хвостовой катер дал слабину, опустился под воду и уже там, где-то на дне, зацепился то ли за какой камень, то ли под корягу попал. И вся масса древесины в плотах встала, удерживаемая тросом, а учитывая скорость реки в половодье, с огромной силой потянула отцов катер на себя. Он и встал в момент, как поплавок, на попа… А потом ушел под воду. Но, как говорится: пьяниц Бог бережет. И отец, и помощники его выплыли. А катер потом достали. Что ему, дизелю, будет?!
Второй раз катера не смогли удержать плоты на излучине, но тогда батя был уже ведущим. Так возле впадения в Лузу реки Лалы снесло полберега! Когда мы прибежали, не сразу узнали привычную местность. Вроде вот тут мы, но… Что-то не то. Или не так…
Долго не могли сообразить, что полберега нет! А всё, в том числе, и потому, что плот в тот раз они вели тяжелый: береза-осина. Их в основном старались плотами по весне гнать, иначе при молевом сплаве, который начинался сразу после спада половодья и длился практически до конца сентября, они тонут, как только напитаются водой, поэтому с Коми могут до нас и не доплыть.
В общем, что на шахте (а там он буровзрывником работал), что на реке — работа у отца была тяжелая и опасная, потому и он у меня был не особо ласковый. Ну, и воспитывал меня… Так, как сам понимал, как это делать надо.
Из воспоминаний о детстве: летом, в каникулы, мы, естественно, практически всё время вместе с отцами на реке пропадали. Частью занимаясь своими делами — рыбалка, ягоды, подработка на заготовке ивовой коры, частью у мужиков на подхвате — костер развести, воды принести, поутру сгонять на «Вихре» в Аникино, купить в деревенском магазине что-то на опохмел души.
Но частенько бывала у нас и работенка по нашим, ещё пацанячьим силам: песок откатать от обсохших древесин, съездить «кочку» разобрать.
Кочка — это нагромождение бревен. Одно-два бревна застрянут на пне, камне или мели, и начинает под них набивать плывущие по реке молем бревна. Если вовремя такую кочку не разобрать, может и затор случиться — всю реку тогда перекроет, и от начальства влетит по самое не балуй. В том числе и за бревна, что течением вынесло на берег, и они лежат на песках, неподалеку от уреза воды.
Вот тогда мы работали с багром, по пояс в воде, в отцовых броднях — высоких таких сапогах, которые иногда (были и такие модели) вверху сходились воедино, а от пояса шли помочи, закидывающиеся на плечи, чтобы бродни не спадали. В коротких-то сапогах на сплаве много не наработаешь. Бродни у мужиков, естественно, были большого размера — на них. Ну, а нам-то что? Схватил первые попавшиеся, что на данный момент свободны, и вперед.
В тот день утро выдалось теплое, ясное. Мужики только позавтракали, опохмелились, вышли на крылечко избы, где у нас была временная база, расселись на крылечке, повернув лица к солнышку, вытащили свои цигарки, засмолили. И тут батя поворачивается ко мне и говорит:
— Костя, ну-ка, сходи-ка на песок, что напротив Антипина бора. Видишь, там пара бревен на песке лежит. Скати их в воду, а то бензин не охота тратить. Да там ещё какой-то чудак на песке сидит. Чего сидит? Может, самолов поставил, караулит? Так если что поймал, не позычит ли нам чуток, чтобы ты тут ушицу к обеду организовал? Ну, а мы ему за это и нальем граммульку, если он потом подойдет той ушицы с нами похлебать.
Песок от избы просматривался, правда, далековато и не разобрать — кто там сидит у самой воды. Ну, я, понятно, возгордился поставленной мне задачей, надел бродни 43-го размера, можно сказать, на босы ноги, взял багор и пошагал. И пока шел, напрочь у меня этот рыболов из головы вылетел. Вышел к берегу, иду себе по кромке воды, там, где песок влажный и, соответственно, легче идти. Одно бревно спихнул, второе…
Тут — тоже наука! Если бревно просто столкнуть в воду, эта зараза обязательно чуть ниже опять к песку пристанет. Бревно надо обязательно что есть сил направить под углом против течения, тогда его развернет и вынесет на середину реки. На худой конец, здесь его уже не прибьет к берегу.
В общем, столкнул я в воду одно бревно, другое и тут только вспомнил за рыбака. А где же он? Поднимаю глаза и… Екарный бабай! Вот он, метрах в двадцати от меня. Но не рыбак это совсем. А здоровенный… Медведище! Сидит на своем седалище, а задние лапы в воду опустил и дремлет (или спит) на утреннем солнышке, только головой кивает, покачивает, как старый дед на завалинке.
Как я бежал оттуда! Наверное, больше никогда так не бегал… Да ещё в броднях 43-го размера и с багром. Не помню, как у избы очутился. А эти остолопы — взрослые, вроде бы, мужики — ржут, как лошади: чего, мол, испугался? Летом медведь сытый. А этот уже не первый раз там сидит.
Ну, думаю, гады, подождите, я вам устрою! Будете похмельем поутрени страдать, попросите, чтобы я в Аникино на «Вихре» слетал… Я вам «слетаю»! Хорошо, если к вечеру меня дождетесь.
Вот так мы и жили-поживали на сплавщицкой вахте. Я и три взрослых сплавщика. Батя, правда, попросил про медведя матери не говорить.
Вообще-то, он как бы старался по-своему, по-рабоче-крестьянски, что ли, воспитать во мне мужика. Правда, когда я, сдав хвосты и практику за второй курс, приехал к деду с бабулей, оставалась у меня ещё пара-тройка месяцев до призыва, и устроился я на «караванку». Это когда под самый конец молевого сплава идет зачистка реки с самих верховий Коми, где сбрасывают лес в реку, и до запани лесозавода. Задействуются катера, трактора, прочая техника, работают без выходных.
Наемные рабочие живут в так называемых «брандвахтах» — это три баржи: две для спанья и отдыха, а посередине — столовая. Заработки очень хорошие. Ну, я и решил подзаработать, чтобы перед срочной уж погулять, так погулять. А то ведь потом — когда? Только если через два года.
Так вот, когда я устроился на эту «караванку», батя начальника сплава уговорил, чтобы я в воде не стоял, а работал лебедчиком на катере. Мол, молодой — ещё наломается. Так и воспитывал он меня. Где-то мог и к медведю за рыбой послать, а где-то… А где-то и поджаливал. Своя ведь кровь, родная. И кто по непростой и сложной жизни, что ждет впереди этого обалдуя (меня, то есть), подстрахует и, по возможности, побережет его, если не отец?..
Хорошо помню, как они с бабулей меня в армию провожали. Вышли к автобусной остановке поздно вечером, а меня военком, видно, как студента, типа, как грамотного, назначил старшим команды. На всех десять человек документы у меня. Родители плачут, мужики с перепою — тоже. Как будто на войну нас провожают. Только батя стоит в стороне, курит молчком, хотя тоже был порядком выпивши. Подошел ко мне, обнял и говорит:
— Ну, что, Костя… Главное, не будь бабой. Служи. Не могу я смотреть на эти сопли, пойдем мы с бабулей домой.
Так и попрощались. А большинство провожающих ещё и на железнодорожный вокзал с нами поехали. И там вся эта байда — сопли, слезы — продолжилась. Кое-как, пинками, собрал я свою команду № 300 (погранвойска), и покатили мы на областной сборный пункт, в город Котельнич.
И вроде что там мне батя сказал на прощание? Пару слов. Но вот запомнились они мне. И не только на те два с небольшим года, что я служил. А и сейчас помнятся. И если когда потом выпадет нам с батей встреча… Уже не здесь, не в этом мире. Надеюсь, что смогу посмотреть ему в глаза, не отводя своих в сторону, и сказать, что всё пучком. Похоже, не подкачал я его и не был тем, кем, очень он боялся, могу стать.