Моя дорогая семья, провожая меня в путь, настойчиво советовала мне расстаться со старым и приобрести себе новый кошелек. «Настойчиво» — это мягко сказано! «Стыдно, позорно, бомжи бы побрезговали!!!» — под такое недружелюбное воркование я покидала милый дом. Спору нет, кошелек отслужил свое, давно пора было купить новый, но что-то мешало мне расстаться с облезшим дерматиновым другом.
В Питере началась та же история. Но если в Баку увещевания купить новый кошелек звучали в тоне крещендо, то здесь подруга один или два раза обмолвилась о моем портмоне в присущей ей деликатной манере диминуэндо:
— Лямашенька, может, присмотрим тебе новый кошелек?!
И снова я колебалась. Вот хоть убейте, но не могла я расстаться со старым кошельком. Мистика какая-то! Вот тогда то и произошла эта
На 9 декабря у нас был запланирован поход в Апраксин двор. Там находился стихийный рынок, попросту говоря, толкучка, где, как нас уверяли, все можно купить по бросовой цене. Но при этом, наверно, только ленивые не предупреждали нас:
— Пойдете на рынок, берегите кошельки!
— Деньги держите при себе, кошельки воруют.
— Следите по сторонам, держите кошельки при себе, режут сумки.
Не знаю, что на меня тогда нашло. Но иногда очень хочется похулиганить! Ну, так: «частица черта в нас заключена подчас!».
Вытащив все ценное из кошелька — документы, деньги, кредитные карты, даже две маленькие фотографии и календарик, я оставила в нем 40 рублей (четыре монеты по 10 рублей) и… на этом не успокоилась.
На небольшом листе бумаге написала: «Спасибо, что помогли избавиться от старья. Сама бы не решилась», — сложила его и вложила в кошелек. На всякий случай! Деньги же зажала в руке.
День был воскресный, чудесный. Рынок за Апраксиным двором нашли быстро. Кого здесь только не было: узбеки торговали огромными гранатами, каждое зерно — рубины цвета запекшейся крови, дагестанцы разложили на прилавках острую молодую брынзу, женщины из Великого Новгорода торговали медом, колбасами и связками сухих белых грибов — аромат от них был изумительным. А дальше — разноцветные полотнища павловопосадских платков, столы с сувенирами, меховые куртки, елочные игрушки, мишура, гирлянды. Толчея, смех, разговоры — одним словом, пестрое божество его величества Рынка. Он везде и всегда одинаков, как его ни называй — рынок, базар, ярмарка ли, — везде огромное, смеющееся, задорное лицо торжища, хитрое и простодушное одновременно.
А вот и наши! Стайка невысоких парней лет 25−27. Узнаю сразу, едва завидев в их руках грушевидные стаканы-армудЫ с чаем.
— Лямашенька, вот хорошие кошельки, может, возьмешь? — указывает мне подруга на прилавок, от которого вкусно пахнет кожей и разложены кошельки всех цветов и размеров.
Я делаю шаг к прилавку, но, раздумав, поворачиваю назад:
— Успею, Машенька. Сначала надо подарки купить.
Подарки мы выбираем долго и тщательно. Сувениры — кружки с видами Санкт-Петербурга, матрешек, шкатулки, символы наступающего года — забавных поросят, и, конечно же, платки — красочные, узорные, яркие. Жаль иногда, что прошлого не вернуть и не воскреснет художник Малявин, воспевший в своих картинах все буйство ярких красок и среди них своего любимого — красного. Вот разгулялась бы его душа, глядя на многоцветье павловопосадских платков!
Нагруженные пакетами, довольные идем обратно. Маша останавливается около прилавка с дагестанским сыром. Вот чего не найти в рядовых городских супермаркетах — обыкновенной брынзы, к которой мы привыкли с детства. Энное количество твердых и плавленых сыров, но брынзы нет. Есть, правда, на Невском специальный магазин «Брынза» — там всевозможные виды белого сыра, но от хостела туда идти далековато, да и цены кусаются.
Пока Маша покупает сыр, я отхожу к огромной тележке. На ней навалена одежда — мужская, женская, детская, всех размеров и цветов и, как говорили нам, по весьма бросовой цене. Около тележки толпится народ, и меня словно черт дергает туда подойти.
Не могу сказать, что я не почувствовала, как какой-то щупленький мужичок уж больно ретиво отирается возле меня. Но интуиция, вернее, какая-то мгновенная ее искра подсказывает: «Не дергайся!»
Ничего не выбрав, подхожу к подруге. Сыр у нее в руках, все покупки сделаны, можно идти домой. На ходу чувствую, что сумка моя подозрительно полегчала. Опускаю руку и… гляжу на свои пальцы, выглядывающие сбоку. Сумка виртуозно порезана справа, кошелька нет.
— Маша, у меня кошелек увели!
— Как?! — подруга всплескивает руками, ахает. А меня разбирает досада и смех. Какого черта надо было с утра подступаться к тому самому рожону, на который лезть вообще нельзя?! Как говорится, поиграть хотела, вот и налетела!
— Кошелек украли, — продолжает сокрушаться Машенька. — Что там было?
— Сорок рублей по десятирублевым монетам и записка: «Спасибо, что помогли избавиться от старья», — стараясь быть серьезной, отвечаю я. — Не могу же я вообще оставить человека без денег. Хоть на буханку хлеба хватит.
Маша останавливается, глядит на меня и начинает смеяться. Я подхватываю.
— Лямаша, ты уникум! — заливается она. — Бедный воришка, какой удар по профессионализму! Скажет, «совсем нюх потерял», откроет драный кошелек, а там копейки и благодарственная записка!
— Теперь идем новый кошелек покупать, — подытоживаю я. — Теперь время!
Подходим к давешнему, вкусно пахнущему кожей, прилавку.
— Кошельки, кошельки! — надрывается молодой, чернявый продавец. — Подходим, покупаем! Вот хороший кошелек, — услужливо предлагает он нам кожаное, объемистое портмоне темно-вишневого цвета, — недорого, пятьсот рублей!
— Представляете, у человека только что кошелек украли, вот здесь, на рынке! — возмущенно рассказывает ему подруга.
— Вай-вай-вай! — восклицает продавец. — Вай, как не стыдно!
— С Кавказа? — деловито осведомляюсь я, вертя в руке кошелек. В другой руке зажаты деньги!
— Да-а…, — озадаченно тянет он. Понимаю его озадаченность, по-русски он говорит без акцента. Но как же филолог не признает родное кавказское «вай»?!
— Откуда? — еще более строго спрашиваю я.
— Азербайджан, — еще больше озадачивается он. — А что такое?
Тут я перехожу на азербайджанский:
— С каких мест родом, брат?
Продавец на секунду застывает на месте, затем расплывается в улыбке:
— Ленкорань! А я еще признал в Вас что-то родное, подумал, похожа на восточную женщину. — А Вы откуда?
— Мы из Баку! Обе!
В самом деле, разве это важно, что родная моя Машенька вот уже почти 30 лет живет в Минске, с тех пор как вышла замуж. Самое главное, что дружим мы с нею со школьной скамьи, что обе родились и выросли в Баку и что дружба наша измеряется уже не годами, а биением сердца.
Я протягиваю ему пятьсот рублей. Он возвращает мне двести.
— Возьмите за триста, землячка. На здоровье!
— Лямашенька, — осторожно начинает Маша, когда мы отходим от прилавка, — может, и сумку новую купим? Эта же порезана.
— Нет, пока подожду. Я к этой привыкла, — глажу я своего пострадавшего дерматинового товарища. — Зашью филигранно, будет декоративный шов.
В хостеле разжилась черной ниткой и иголкой, аккуратно зашила разрез. Ну, что ж, виртуозно порезали, виртуозно и заштопала.
— Хорошо, что ничего не сказали, не дернулись, — сказал мне охранник хостела, у которого я взяла нитку с иглой. — Они ведь заточенной монеткой работают, очень тихо и быстро. Если бы Вы что-то сказали или крик подняли, могли бы по одежде или, что хуже — по лицу полоснуть. А так, что-то ему досталось, сорок рублей тоже деньги. А у Вас зато — новый красивый кошелек.
— И еще одно яркое воспоминание, — добавила я.
— Авантюрное, — улыбнулась Машенька. — Что ж, пощекотать нервы тоже, наверно, иногда надо!
Заканчивался десятый день нашего пребывания в Питере. Впереди было еще пять дней счастья. Немало, если стараешься радоваться каждому мгновению жизни. Ну, или хотя бы находить в нем позитив!