— «Где плывет ночной кораблик негасимый из Александровского сада», — вспомнилось мне.
— Да, — просто и серьезно согласился он. — Но не о том речь. Боже мой, сколько в нашей жизни прекрасного, и как редко мы замечаем его. Ах! Я ведь только как вышел на пенсию, стал подрабатывать экскурсоводом и так много открыл для себя!
В нем опять проснулся домовенок Кузя, трогательно взмахивающий руками. К нам стали подтягиваться остальные экскурсанты.
— Друзья мои! — велеречиво провозгласил он. — Простите мне эту маленькую слабость, но здесь под сводами этого невыразимо чудесного храма, я не могу отказать себе в удовольствии прочитать одно из моих любимых стихотворений. Это совсем не по плану экскурсии, а для души.
Он немного выставил вперед правую ногу и начал тихо:
Говорят, Беатриче была горожанка,
Некрасивая, толстая, злая.
Но упала любовь на сурового Данта,
Как на камень серьга золотая.Он ее подобрал. И рассматривал долго,
И смотрел, и держал на ладони.
И забрал навсегда. И запел от восторга
О своей некрасивой мадонне.А она, несмотря на свою неученость,
Вдруг расслышала в кухонном гаме
Тайный зов. И узнала свою обреченность.
И надела набор с жемчугами.И, свою обреченность почувствовав скромно,
Хорошела, худела, бледнела,
Обрела розоватую матовость, словно
Мертвый жемчуг близ теплого тела.Он же издали сетовал на безответность
И не знал, озаренный веками,
Каково было ей, обреченной на вечность,Реклама
Спорить в лавочках с зеленщиками.В шумном доме орали драчливые дети,
Слуги бегали, хлопали двери.
Но они были двое. Не нужен был третий
Этой женщине и Алигьери.
Последние слова он произнес дрогнувшим голосом. Вновь исчез забавный домовенок Кузя и выглянул пожилой, очень уставший, ранимый и, скорее всего, одинокий человек.
Слушателей было немало — двадцать шесть экскурсантов, бело-синие своды пустого собора, продавщица в церковной лавке и зеленоватая звезда, светившая в окно храма.
— Это счастье, — тихо сказала подруга.
— Да, — подтвердила я. — Это счастье сейчас.
— Чьи это стихи? — услышала я за спиной, когда мы садились в автобус, и уже хотела было ответить «Самойлова», но вдруг меня остановил чей-то восторженный голос:
— Спасибо Вам, спасибо! — давешняя пожилая экскурсантка трясла руку старичка. — А то вот так сидишь: дом-работа, ничего кроме этого не видишь, даже на Невском не помню когда уже была, и жизнь мимо тебя идет. Опомнишься — вроде как жил, а вроде как и нет.
— Спасибо Вам, — очень тихо ответил он. И вдруг снова включил Кузю:
— Так вот и я о том же! Красота спасет мир, как верно заметил наш классик — певец белых ночей. И кто же это? — он обернулся к нам.
— Достоевский! — хором ответил автобус.
— Молодцы! — одобрительно воскликнул экскурсовод. — Вперед, о, друзья мои! Сейчас проедем мимо Александровского сада, где так «светла Адмиралтейская игла». Кстати, не забудем поблагодарить нашего замечательного водителя — он всегда так терпеливо ждет меня, когда я останавливаюсь в любимых местах.
Ночной автобус катил по ночным улицам Санкт-Петербурга мягко, чуть поскрипывая. Экскурсия шла по плану. Старичок так же ахал, всплескивал руками, картинно потуплял глаза, подпирал седую голову и больше ни на минуту не выходил из образа домовенка Кузи. Даже в конце путешествия он распрощался с нами по-старинному церемонно:
— Экскурсия наша близится к завершению, друзья мои! Будьте здоровы и благополучны и никогда не забывайте о том, что в мире всегда есть место счастью.
И, чуть помедлив, добавил:
— Надо только помнить о том, что оно почти рядом.
Он вышел из автобуса и вскоре растворился в ночи. Разошлись и мы. Зеленоватая петербургская звезда приветливо мигала над нами, Невский был ярко освещен и украшен к празднику.
— Счастье? — спросила я подругу, толкнув дверь хостела.
— Конечно! — ответила она твердо.
Ну, а что же еще?! Конечно же, это и было настоящим счастьем!