Дело было в учебной роте, в начале 70-х годов в Казахстане, в в/ч 68303. Гарнизон оказался разноцветным каким-то. Наша рота служила под тяжестью общевойсковых красных погон, а бойцы с узла связи прикрывали свои плечи чёрными погонами. Имелась ещё незначительная прослойка вольнонаёмных гражданских, работавших на республиканской метеостанции и разделявших нас на «краснопогонники» и «чернопогонники». Почти как остроконечники и тупоконечники.
Задачи и цели у нас были разные, начальство и командиры — тоже. Общими были только Родина-мать, жаркое местное небо, «Устав внутренней службы», да общая территория, огороженная большим забором.
Служба была ненапряжная, несмотря на то что бывших студентов в
«Листок» провисел в роте под дружный хохот минут десять, а потом был сорван дежурным по части. Потом была встреча с особистом, который торжественно заключил «Листок» в свой бездонный сейф со словами, что сей компромат на меня будет храниться у него теперь вечно. Не прижилась, короче, здоровая сатира в армии.
За это приключение, да и за многие другие, приходилось после отбоя заниматься всякими малопривлекательными, но очень полезными для поддержания казармы в должном санитарном состоянии делами. Наряды-то вне очереди не сокращались, а совсем наоборот — неуклонно увеличивались с каждым днём. А поскольку фронт работ внутри казармы был весьма ограничен, да и всё уже блестело, как у кошкиного ухажёра определённые места, то старшина додумался поручить мне разбить цветник напротив входа в казарму.
Я и сам эстетически был не удовлетворён унылым видом на входе. Выскочишь, бывало, после подъёма ни свет ни заря полусонный на зарядку и видишь: на улице бюст Ленина хмуро так и недовольно смотрит на голую, выгоревшую и вытоптанную землю. Молчит Ленин, но видно по выражению лица и облупившейся краске, что не нравится ему всё это. Ни кустика тебе, ни деревца, чего уж там о траве или цветочках говорить! Неудобно как-то каждый раз перед вождём становилось…
Молодец старшина! Да и мне опять же разнообразие очередное! И о других думать тоже всегда нужно. «Нарядчиков» в роте ведь всегда много, не я же один, нельзя быть таким махровым эгоистом! Им же тоже хочется узнать, чем лучше «горшок драить»: бритвочкой или стёклышком? Как они без таких знаний по жизни дальше пойдут?
Сказано — сделано! Следующей же ночью я принялся облагораживать территорию. Всё бы ничего, но земля местная какая-то непригодная к цветоводству оказалась. Самой-то земли как таковой почти и не было, одни валуны, да камни. Лопатой ничего не подденешь, только киркой орудовать приходилось. Выворачиваешь их один за другим, а вместо клумбы в земле только яма всё глубже да глубже образуется. А за казармой, куда я булыжники относил, наоборот, за несколько ночей появилась гора выше уличных умывальников.
Вот туда-то, к умывальникам, и забрёл тёмной ночью какой-то «чернопогонный» высокий чин, чтобы затушить внутренний пожар организма, а может, ещё по какой нужде. Гору с булыжниками с вражеских спутников сфотографировать, наверное, ещё не успели и на карты секретные их тоже не нанесли, а «навигаторов» тогда не было и в помине.
Вот он и навернулся со всего маха, подвернув ногу. Матерился он тогда ночью громко и высокохудожественно. Явно старший офицер был, а не прапорщик какой. Скорее всего — политсостав. Больно затейливо у него получалось. Даже от Ленина краска отскочила во многих местах.
Мы-то попроще были, всё-таки рядовой состав. Если и выражались, то не так развесисто. Но иногда — с более серьёзными последствиями.
Старшина тогда тоже ругался и на меня, и на яму. Шесть грузовиков земли пришлось завозить. Но самому засеять клумбу так и не пришлось.
От старшины получил очередное ответственное задание: подкрасить низ казармы чёрной краской. Раздобыл смолу, решил её нагреть, чтобы быстрее растворилась в солярке. Только успел развести у знаменитой теперь горы из булыжников костёр, как подходит какой-то сугубо гражданский человек и начинает делать бойцу Советской армии замечания: мол, смотри пожар не устрой тут и всё такое… И откуда здесь образовалась такая куча камней?
Гражданские с метеостанции обычно в наши дела нос не совали. У них «своя свадьба, у нас — своя!». Чего к бойцу приставать? Заведёт ещё какой провокационный разговор, тайны военные захочет выпытать. Особист мне тогда много чего интересного за два часа понарассказывал про врагов и тех, кто не проявляет должной бдительности. Не дай Бог, печеньки с вареньем начнёт предлагать, а я же голодный, это же хуже пытки будет! Лучше уж его сразу отогнать от себя.
Ну и пришлось послать его далеко и коротко, по-солдатски. А кто ж знал, что это новый командир части «чернопогонников». На нём же ничего не написано было! Ни бирки, ни погон. Впечатление нормального человека производил, а не офицера.
Я уж потом сообразил, что он настоящий полковник, когда услышал его хорошо отработанный командирский голос, обращённый к проходившему мимо наряду, возвращающемуся с развода на плацу.
— Арестовать!
Так начался новый, но не менее увлекательный период службы…
В то время комендантом гарнизона только-только был назначен «чернопогонник» капитан Батырлиев. Перевели его из печально известного Карагандинского дисциплинарного батальона. Ему же надо было отличиться на новом месте! Вот он и создал, как он сам говорил, образцовую гарнизонную гауптвахту, оборудовав её из бывших душевых кабинок: четыре камеры размером три на полтора метра с лязгающими засовами на капитальных металлических дверях с глазками. Всё по-взрослому, по-настоящему.
Одна из камер даже была предназначена для особо отличившихся и непокорных. Выпуск бывшего водопровода там был не демонтирован и в камеру можно было при желании пускать воду. Вдоль пола посередине проложили кусок рельса. Арестант должен был спать на деревянном щите, который и устанавливался с трудом на этом рельсе. Для того, чтобы не упасть в воду, надо было лёжа на этом щите постоянно контролировать себя, поддерживая равновесие. Называлась такая система «вертолёт». Какой тут сон на вертолёте, лётчик же не должен спать!
И такое великолепие простаивало уже вторую неделю, арестантов-то не было! А тут и я, первый постоялец.
Глаза Батырлиева сияли неописуемым восторгом: наконец-то! Тут же выставили первый караул, появилось даже два «выводных». Моё самомнение тогда резко возросло (два выводных — для одного меня!).
Капитан лично внёс первую запись в «Журнал задержанных и арестованных». Со званием, ФИО и прочими формальностями затруднений никаких не возникло. Единственная незадача была со сроком ареста. Наряд, который привёл меня, был не в курсе срока задержания. Не полковнику же звонить и уточнять какие-то мелочи? Тем более, капитан прекрасно знал «Дисциплинарный устав». Поэтому Батырлиев, зная причину задержания, вынес вердикт:
— Послать командира части, полковника — это не шутка. За это полагается максимальный срок, который он может объявить по Уставу — пять суток ареста.
И сделал приписку об освобождении только по личному распоряжению полковника.
Так появилась первая запись в журнале. Кто-то же должен идти впереди, быть первопроходцем? Не каждому это дано…
Камеры стали постепенно наполняться арестантами и жизнью. Сидеть-то мне долго пришлось. Продление сроков происходило всегда одинаково однообразно и неинтересно. Через каждые очередные пять суток меня как бы освобождали по бумагам, а потом снова арестовывали. Ну нельзя больше пяти суток держать, порядок есть порядок!
Когда много народу, конечно, сидеть веселее. Но с другой стороны, Батырлиев решил полностью реализовывать свой талант. Одним мной ему несолидно было командовать, а тут у него уже много народа стало скапливаться. Помимо всяких хозяйственных дел, типа мытья щётками с мылом асфальта перед штабом к приезду очередного начальства, приходилось почти каждый день ползком штурмовать «вражеские позиции» на вершине холма над Запасным командным пунктом, заросшим жесткой колючей травой. Очень любил капитан играть в войнушку, устраивая нам тактические занятия на жаре.
Зато я уже был старожилом. Знал хорошо: в какой камере и в какой щели лучше всего окурок спрятать, спички. Знал, какой наряд караульных нормальный, а какой — беспредельщики. Знал, как лучше залечить многочисленные порезы за животе от тактических атак на горе. Много чего знал и умел…
Так и шла неторопливая служба. Наученный жизнью, незнакомцам я больше не грубил, с караульными не ссорился, но на всякий случай вывел из строя «вертолёт», развинтив сгон в подвале на трубе и забив её глиной с тряпками. На всякий случай…
А тут ещё старшина и сержанты из моей учебной роты попались за пьянку. Пришлось их под своё покровительство взять, за что они впоследствии были мне благодарны.
Жизнь, хоть и не сразу, но потихоньку налаживалась.
Так прошло тридцать семь суток… Благодать прервал, естественно, тот самый полковник. Ездил по территории, заехал на «губу». То да сё, обычные вопросы. А Батырлиева не было на месте. Начальник караула и брякнул случайно: когда, мол, «этого» отпускать? Историю-то все знали…
Дальше — понятно. Батырлиеву, похоже, «вломили» потом хорошо. Но я-то здесь ни при чём. Я же честно исполнял свой воинский долг, даже в неволе. Всё по Уставу!
Рота встретила меня свежим газоном. Цветов не было (ни на газоне, ни на встрече), но сержанты и старшина не забыли добро. Да и многие военные в душе мечтают определенно хоть раз в жизни послать полковника куда подальше! Не у всех вот только получается, потом многие всю жизнь жалеют, что не сбылось.
Так что с этим всё нормально, желание было реализовано. Вот где бы ещё особиста того найти, чтобы «Листок» забрать? Всё же красиво я тогда нарисовал, жизненно. Опять же, авторская работа, а он хранить обещал.