В тихом переулке небольшого уездного городка, в некотором отдалении от своих соседей, можно увидеть приземистый каменный дом, построенный еще в позапрошлом столетии. Дом, который в народе зовут «бабьим», очень похож на своих обитательниц — престарелых, потрепанных жизнью женщин, смирившихся со своим одиночеством.
Шесть подслеповатых мелких окошек еще кокетничают с прохожими распустившейся на подоконнике геранью и желтоватыми кружевными занавесками. Покосившая калитка, ведущая во двор этого многоквартирного дома-барака, не то плачет, не то скрипит от малейшего дуновения ветра. Зимой к ней змеятся узкие протоптанные дорожки, а летом сквозь островки кое-где сохранившегося асфальта прорастает лебеда и бурьян. Палисадник, разбитый сразу под окнами и изрядно заросший кустами сирени, в майские вечера несколько скрашивает тоскливую неприглядность обветшавшего фасада.
В доме проживают шесть семей, шесть исковерканных женских судеб. Этот женский коллектив слегка разбавлен представителями мужского пола, обитающими в левой половине дома. Поделенный при постройке на левую и правую — барскую и людскую половины, дом до сих пор хранит эти названия.
В правом, барском крыле, разделенном после революции на четыре квартиры, живут одинокие старушки. Поговаривают, что несколько раз в эти квартиры пытались заселиться семейные пары, но мужья или умирали при весьма странных обстоятельствах, или уходили из семьи.
В двух квартирах людской половины всегда проживали семьями. Но мало кто может назвать эти браки счастливыми. Мужчины, живущие в «бабьем доме» — либо спившиеся алкоголики, либо оголтелые гуляки, заявляющиеся домой лишь изредка, исключительно для того, чтобы показать своим верным половинам, кто в доме хозяин.
В любое время года у полуразвалившегося забора несет свою вахту самая старая из всех обитательниц — подслеповатая Киндевна. Вот и сейчас она сидит на плоском пенечке, служащем чем-то вроде лавки, в нелепом, перевязанном каким-то ярким поясом полушубке и нахлобученном до самых глаз пуховом платке, изрядно подъеденном молью. Она щурится, вглядываясь сквозь частый снег в пустынную улицу, надеясь разговорить случайного прохожего. Лучшего летописца бабьего дома и представить трудно.
— Ищешь кого, милок? — обращается она ко всем без исключения с такой надеждой в голосе, что прохожий невольно притормаживает. — Если ты к Любке, то ее дома нет. Где ее, пройдоху, носит, ума не приложу.
Любка давно разменяла шестой десяток, но среди одиноких обитательниц бабьего дома считается «молодухой». Рано овдовевшая, она долгие годы не теряла надежду устроить свое женское счастье, но все ее попытки закончились изменившимся цветом носа и той одутловатостью, что выдает сильно пьющего человека. Любка иногда пропадает на несколько дней, потом появляется, изрядно помятая и тихая.
— Любки уже третий день нет, скоро заявится, — спешит утешить Киндевна случайного слушателя. — А может, ты Вовку ищешь? — выдвигает старушка новую версию. — Вовка на работу пошел устраиваться. Ему Ольга пригрозила, что если работать не будет — бросит она его. Устала бабонька третий год его кормить-поить. Да только кто его, малахольного, на работу примет? Сейчас вон как тяжело работу найти. Молодежь наша — Светка с Колькой — с утра уже на базаре торгуют. А была б работа, стали бы они свои баулы-то ворочать? Светка, опять же, никуда от своего Кольки и деться не может. Кто ей тогда сумки подносить будет? А работала бы — давно его, кобеля гулящего, бросила бы. Вон моя Клавушка-соседка, еще пятьдесят лет назад своего выгнала, как про измену узнала — и ничего, живет, хлеб жует…
Оторопевший прохожий, получивший за несколько минут информацию обо всех обитателях дома, растерянно молчит.
— Да кто тебе нужен-то? — не выдерживает Киндевна. — Ты прямо как мой второй, что по пьяному делу в речке утоп. Бывало, придет с работы, я ему новости рассказываю. А он все молчит и молчит, только глазами, вон как ты сейчас, хлопает.
Сравнение с утопшим мужем старухи нашему прохожему явно не понравилось, и он поспешил ретироваться, оставив Киндевну, высматривающую новую жертву.
Бабий дом знавал и лучшие времена. Ходили слухи, что его в позапрошлом веке построил для своей молодой содержанки местный помещик. Роскошный по местным меркам дом из белого камня был припрятан на тихой улочке. Вечерами из прикрытых кисеей окон доносились звуки фортепиано и веселый смех. Но незадолго до революции пожилой помещик неожиданно слег и перестал приезжать в уездный город. С тех пор судьба молодой хозяйки неизвестна.
Власть большевиков поделила некогда большой дом на маленькие комнатки. Поговаривали, что во дворе, слева от дровяного сарая, был обнаружен маленький холмик с крестом. Но двор с того времени не раз перестраивали, и это место найти невозможно. Однако известен тот факт, что все жительницы этого дома бездетны. По слухам, иногда по ночам в гулких коридорах раздается детский плач.
Метет, заметает тропки к дому, где нет места женскому счастью…
Что еще почитать по теме?
О чем мечтает лифт? Монолог труженика многоэтажки
Соседи по подъезду. Какое им до нас дело?
О чем помнит заброшенный дом?