Старый Игнат отходил. Третьи сутки не вставал с лежанки — закусывал край поддевки, которой заботливо укрывали сыновья, заходился в кашле. Временами из впалой груди вырвался то ли крик, то ли рычание.
— Совсем плох батька-то, — всхлипывал младший из братьев, Касьян.
— Тю, пустомеля, может, еще встанет, — старший Наум к сумеркам от усталости ног не чуял — хозяйство крепкое, догляда требует.
— Сыны, сыны, — позвал отец слабым голосом.
— Что, батька, водички али взвару? — Касьян уже бежал до сенцов с кружкой.
— Подойдите оба, — прошептал умирающий.
В красном свете закатного солнца лицо Игната казалось багровым.
— Помру я скоро, — старик зашёлся в долгом кашле.
— Может, обойдется, батька, — всхлипнул младший.
— Не перебивай, знаю, что говорю. Пришла пора исполнить последний зарок. В деревне не любят меня, не хочу в Уварове лежать. Схороните меня в Хмаре, завтра же поутру поезжай, Наум, сговорись о месте и обо всем, что требуется. Могила пусть будет к вечеру готова. Но это не всё. К могилке, как срок придет, пусть везет меня Голыб.
— Батька, да как же это? Прошка Голыб — беднота деревенская, не нам чета, что люди скажут? Да и враждуете вы, сколько себя помню.
Игнат даже поперхнулся:
— Ишь ты, ишь ты, разошёлся. Командовать будешь после похорон, а пока изволь исполнять. Не то… — глаза старика сверкнули недобрым блеском, — и с того света достану.
* * *
Тяжки Прошкины думки, ох и тяжки. Старшую дочку сосватали, а радости нет. На Покров и свадебку затеяли, надо приданое готовить, а в избе — ни холстинки лишней. Бедно живут Голыби. Вроде и в работе споры, а только достаток в окошко глянет, беда уж за порог. Не успели отсеяться — кобылка сдохла, а как крестьянину без лошади? И без того в доме одни бабы, Глашка его только девок и рожает. И на заработки не уйти, не оставить домочадцев без пригляда, и помощи ждать неоткуда.
Не успел о беде подумать, она тут как тут — Наум калитку отворяет.
— Незваный гость пожаловал. С какой нуждой, соседушка?
— Батька отходит.
— Давно пора, черти уже заждались.
— Вот за что ты, Прошка, отца моего честишь? Со всеми он в ладу жил, только ты, сосед, проклятья шлёшь.
— Так все знают, что ведьмак твой батька, знают, да боятся. А у меня с нечистыми разговор короткий, — Голыб перекрестился.
— У меня до тебя дело есть.
— Нет у меня дел с ведьмаковскими отпрысками.
— Зря ты так, батька наказал, чтобы ты его гроб в Хмару отвёз. Мы тебе сто рубликов серебром отсчитаем.
— Иди, иди, пока поленом не отходил. Ишь что удумали, ведьмака везти, разговору быть не может! — Прошка вытолкал соседа и калитку захлопнул.
А в доме Глашка сундук свой перебирает, слезы тайком утирает:
— Стыдно-то как, Прошенька, девку снарядить не можем.
— До Покрова время есть, даст Бог, разрешится как-нибудь.
— Да как разрешится-то, разве клад найдем.
— Ну, не плачь, лучше вечерять собери, пораньше спать ляжем.
Намаялся за день Прошка, а сон не идёт, тревога сердце гложет. Вышел во двор, присел на поленнице. Тихо, будто и живых в деревне не осталось, только ветерок калиткой постукивает.
Поднялся Голыб, калитку покрепче затворить, а то уже не ветерок, ураган с ног валит, шуршит, треплет крыши соломенные, деревья до земли гнёт, гудит, будто скоморох на ярмарке. И собаки ветру вторят, такой вой подняли — жуть, за ними и коровы проснулись сразу во всех дворах, не мычат — стонут.
А ветер все сильнее и сильнее, вот уже и двора не разглядеть, пыльным туманом занавесило.
— Двести рублей, Проша, — прозвучало у самого уха.
Голыб аж подпрыгнул, закрестился часто-часто. Глаза от пыли оттёр, видит — Касьян рядом.
— Ты как пробрался, окаянный?
— Дырка у нас в заборе. Двести рублей, Проша, — повторил он, — отошёл батяня.
— Хоть всего серебром обсыпьте, не повезу, и толковать не о чем. Сами своего ведьмака хороните.
— Так ведь наказ батькин.
— А мне что за нужда, бесовского служки наказы исполнять? Иди прочь!
* * *
К утру стихло всё, будто и не было ночного урагана, кабы не раскиданные вороха соломы да сломанные ветки, Прошка решил бы, что всё приснилось.
Пока во дворе порядок наводил, кум Захар в калитку стучит:
— Слыхал, прибрался ведьмак-то. Всю ночь скотина бесновалась.
— Как не слыхать, меня сынки его оповестили. Хоронить наказал не в нашей деревне, а в Хмаре. Меня подряжают везти, и после смерти не даёт мне покоя, старый чёрт.
— Я за тем и пришёл, батька послал. Иди, говорит, к Голыбу, чую, беду ему Игнат готовит.
— Так я и не поеду.
— Зря, не поедешь — не упокоишь, будет в деревню возвращаться. Надо ехать, а спастись тебе поможем.
* * *
К обеду опять гости в дом, оба брата на пороге.
— Езжай, Проша, триста рубликов положим, только езжай, — Наум мялся у порога.
— Езжай, Проша, пожалей нас, страшно нам батькину волю не исполнить, — вторил Касьян.
— Ну что ж, я готовый, только у меня свои условия есть. Перво-наперво, повезу на ваших лошадях, завтра запряжете пару.
— Согласны, о чём речь.
— Гроб с покойником обвяжите покрепче, верёвок не жалейте, иначе не поеду.
Сынки ведьмака лишь головами кивают.
Выпроводил Голыб соседей, сам сел лапотки переплетать, как наказали, чтобы пятку с носком спутать. Глашка по избе мечется, уговаривает отказаться. Молчит мужик, знай, руками проворит.
* * *
На следующий день долго молился Прошка, а потом — будто решился, обул переплетенные лапти, заткнул за пояс топор и вон из избы.
У соседнего двора вся деревня в сборе, судачат, обсуждают, как сыновья гроб отца веревками обматывают. Заметили Голыба, закрестились, запричитали. А Прошка не оглядывается, подхватил лошадок под уздцы, да повёл прочь из деревни. Помнит наказ батьки Захара: на телегу не садиться, да всю дорогу молитву творить.
Не успела деревня скрыться за холмами, застонал покойничек, зашевелился, по крышке стучит, а выбраться не может. Прошка быстрее припустил. Шепчет молитвы, а сам прислушивается — показалось ли, будто верёвки лопнули? Вот уже и роща впереди, а за ней Хмара, довезти бы. И тут, как на грех, споткнулся Прошка, упал, да вместо молитвы бранью разразился, а как поднялся, покойник уж во весь рост на телеге стоит.
Спрыгнул Игнат и давай по земле рыскать, следы высматривать, Голыб ждать не стал, помчался к роще во весь дух. Бежит, оглянуться боится, увидел сосну покрепче — полез, до самой верхушки добрался. А Игнат уже под деревом, рычит, в ствол вцепился, а влезть не может. Прошка за ветки держится, Бога поминает.
Совсем худо, покойник гнёт сосну, как тростинку. Гнёт и воет: «Слезай, ворог мой, слезай. Вместе в загробный мир уйдём». Зажмурился Голыб, страшно смерти в глаза смотреть, и не сразу понял, что дерево трясти перестали. Посмотрел вниз, стоит какой-то странник в одежде незнакомой: сапоги со шпорами, шляпа, сабля из-за пояса торчит.
— Слезай, зачем на дерево забрался?
— Ведьмак убить хочет.
— Нет никакого ведьмака, слезай.
Прошка осмелел, спустился на землю, а сам крестится, да на незнакомца поглядывает — вдруг это сосед в новом обличье. А тот лишь усмехается:
— Пойдем, покажешь, где твой ведьмак.
Что за диво: гроб пустой, крышка на дороге валяется, а Игната нигде не видно. Глядь, из-под телеги ноги торчат. Вытащили они колдуна — мертвец мертвецом, лишь желваки устроили пляску на восковом лице. Уложили его обратно в гроб, закрыли, а незнакомец достал саблю, да надсёк крест на крышке.
— Езжай, мил человек, больше не встанет.
Захотел Прошка поблагодарить, а незнакомца и след простыл, будто и не было. А только случилось всё, как сказал: до Хмары довёз, сдал священнику, да обратно отправился. А на вырученные деньги не только приданое справили, но и скотинкой обзавелись.
Что еще почитать по теме?
Как остановить вурдалака?
Кого звала к себе Вепсская волчица?
Бирюзовое колечко, или Чего боятся ведьмы?