«Амортизаторы сработали, — на автомате промелькнуло в голове у Сашки, отвлекая от печальных мыслей о полуразобранном карбюраторе. — Какого черта! Вот какого… мотор не тянет? Особенно на высоте, в горах. Жиклер засорился? Или игла залипла?!»
Тень, упавшая на моторный отсек, закрыла освещавшее его солнце и на полном скаку остановила и без того неспешный бег невеселых Саниных размышлений. Он, подняв глаза от карбюратора, повернул лицо с соответствующей моменту недовольной миной — и кого там черт принес? — в сторону того, кто оторвал его от такого важного дела. Но увидев, что напротив него на правое, командирское, кресло шишиги взгромоздился водитель ещё одной батарейной машины — Костя Дончук, сразу же согнал с лица невольно набежавшие на него тучи:
— О-оо… Гонза! Ты чё здесь? У Слесаря вроде днюха сегодня. Он же обещал к вечеру поляну накрыть. Все пацаны или там, клювом не щелкая, чуть ли не с самого утра крутятся, или по щелям попрятались, читают письма и разбирают посылки, что сегодня пришли с бортом из Союза. Тебе что, никто ничего? Не пишут, раз делать нечего? Или Яшка готов поздравления принимать? Послал гонцов, чтобы народ потихоньку подтягивался? Так до вечера… Жить да жить.
— Да нет, до накрытого стола — далеко. Пацаны только-только бульбу почистили. Жарить ещё и не думают. Я, тащ сержант, с другим…
— Что, из дома что-то не сильно радостное прилетело?.. Ты чё чернее грозовой тучи? Вон, ажник рожу всю перекосило. Что там стряслось? Бычок, что с осени на откорме, сдох?
— Тащ сержант… Завтра же на операцию пойдем?
— Ну да, в Мармольское ущелье. Я как раз под это дело машиненку проверяю. Двигун что-то на высоте оборотов не дает. Не тянет, скотина. Слушай, подвинься чуток, а то весь свет загородил. Сейчас мы вдвоем этот карбюратор… Похоже, жиклер засорился. Продуем его, и всё — чики-пики. За полчасика, да вдвоем… Думаю, управимся. На, держи отвертку. Сейчас посмотрим, что там.
— Тащ сержант. Санек… Может, заменишь меня кем-то?.. Знаешь, что-то така-ая тоска. Аж руки трясутся. Сам думал свою шишигу посмотреть. А то почему-то глохнет ни с того ни с сего. Заводишь — чих-пых, чих-пых… Пошла потихоньку, родимая. А потом — бац, и сразу отрубает напрочь. Искра, что ли, пропадает? Хотел свечи проверить, так представляешь, руки трясутся — ключ на головку никак не накинуть.
— Гонза… Кем? Кем я тебя заменю?! Нет у нас сменного водителя. Некого мне вместо тебя за баранку твоей шишиги засунуть. Так что давай, соберись. Понимаю. Устал. От Шедиана дорожка была не из самых легких. Так ведь и то, что служба будет медом намазана, никто не обещал. Про «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы» помнишь?! Ну, вот, другое дело! Улыбочку, рядовой Дончук! Вас фотографирует корреспондент «Красной звезды». На, держи отвертку. Сначала с моим пылесосом разберемся, потом пойдем твой посмотрим. Пока пацаны будут картофан жарить, успеем.
* * *
— Свечи, свечи… Чему тебя, Гонза, только учили в твоей Речицкой путяге? Механизатор сельского хозяйства… Широкого профиля. Вот! Топливник. Прокладка прохудилась, поэтому он и стал воздух в систему закачивать. Сейчас подтянули всё до упора, видишь — и заводиться стало с полтыка, и не глохнет. Вернемся с операции на базу, возьмешь у помпотеха прокладку, заменим старье и рванье на новье. А через три месяца, если замена не подкачает, мне как бы и откидываться пора. Мы тогда тихо-тихо, чтобы ни одна заставская собака про это не узнала, перекинем топливный насос с моей шишиги на твою. И последние полгода будешь ездить… Как кум королю, зять премьер-министру!
— Да через три месяца мне, может, новый топливник и ни к чему. Видел, пацаны здесь, в Мазарях, новые машины уже получили. Специальные. Приспособленные под перевозку 120-мм миномета в кузове. Да и сами минометы — новые, усовершенствованные. Говорят, следующая партия уже под нас, ташкурганских. Так что, может, и ты до дембеля на новье успеешь поездить.
— Не-е-е, Гонза. Я свою старушку ни на какой бэтээр не променяю. Она со мною в таких переделках была. И ни разу… Ни разу, Гонза, не подвела. Старый друг лучше новых двух. Кстати, а как там твои друзья? По времени, так уже давно у них поляна должна быть накрыта. Ну-ка, ну-ка… Гонза, ничего не чуешь? Картофаном пахнет. Жареным. Ох, сейчас намнем! И за того парня — тоже. Давай, закрывай капот. Инструмент — под сиденье, и ходу. Ходу, Гонза! А то ведь, пока мы с тобой тут возимся, сожрут всё. Как пить дать, сожрут, черти…
* * *
Утром, уже в полной боевой, долго стояли на базе. Отцы-командиры никак не могли определиться, по какой дороге двигать в Мармольское ущелье. Наконец, когда ещё не жаркое, февральское солнышко поднялось довольно высоко, тронулись. На выходе из Мазарей Саня сориентировался — пойдем напрямую, самой короткой дорогой.
* * *
Мотор работал ровно, но в его привычной, а оттого успокаивающей мелодии, начали проскальзывать нотки недовольства. Саня перекинул рычаг на пониженную. Начинался подъем. Слева-справа, поближе к дороге, подобрались темно-бурые скальные уступы, с кое-где высунувшимися между ними узкими языками каменных осыпей. Голо всё. Ни травинки. Снега тоже нет. То ли уже растаял, то ли сдуло его куда-то в межскальные трещины. А февраль ведь.
Дома снег — до самого горизонта. Речка тоже замерзла. Пацаны, небось, вовсю на ней с шайбой гоняют. Всё здесь — совсем не так. Хотя зимой тожить холодно. В карауле иной раз и тулуп не спасает, а снега — практически нет. Голые камни. Вон только на самом краю уходящего от дороги уступа прилепилось какое-то дерево. Зеленое. Иголки, похоже, длинные. Не такие, как у ели. И ветки — вверх. Сосна, что ли?
Поднятая шумом проходящей колонны, с дерева снялась пара буроватых, маскирующихся под тон скал, небольших, с дрозда, птиц и полетела куда-то вперед, в сторону головных машин. Невольно зацепившись за них взглядом, Саня посмотрел вслед улетающим пичугам. И вдруг там, далеко впереди, поднялся небольшой, расширяющийся кверху, столб пыли. Чуть погодя по ушам ударил звук разрыва — у-ухх. Колона встала. От машины к машине прошелестело:
— Подорвалась водовозка. Потерь нет. Дорога заминирована. Ждем саперов.
* * *
Стояли долго. Сначала из хвоста в голову колонны прошли саперы. За ними — оборудованный на базе танка трал.
Только когда он, гремя огромными катками, подвешенными спереди и сзади него, вернулся обратно, от машины к машине передали приказ:
— Трогаемся. Всем идти след в след.
* * *
Подъем закончился. Начался спуск. Впереди, между обступившими дорогу скалами, показался просвет.
«Вроде всё, прошли. На открытом месте заминировать дорогу значительно сложнее. Да и степь… Что-то родное. Почти как дома. Не должна подвести, родимая. И идем хорошо. Как по линеечке. След в…».
Как вдруг Санины мысли прервал взрыв, неожиданно ухнувший где-то рядом, через две, максимум — три машины, но уже сзади.
Заглушить машину и выскочить из неё было минутным делом.
* * *
Костина шишига лежала, опрокинувшись на бок. На ней уже копошились какие-то малознакомые — молодые, что ли? — бойцы. Вылетевший из кузова расчет, отряхиваясь, подтягивался к месту подрыва. Метрах в пяти перед машиной копошились две фигуры, в одной из которой Саня узнал вчерашнего именинника — Яшку Слесаренко. Командира расчета. Тот, так же, как и его подчиненные, отряхивался, растеряно озираясь по сторонам.
— Яшка… Яшка! Ты меня слышишь?!
— Слышу. Не ори.
— Что тут у вас? Ты как?
— Я? Нормально. На мину напоролись… Слушай, у тебя расчески нет? Причесаться бы…
— Какая, к черту расческа? Гонза где?! Он же, как водитель, должен был быть в кабине, вместе с тобой, командиром расчета!
— Гонза? Не знаю… Наверное, как и я, открыл дверь и вышел из кабины. Где-то здесь должен быть. Слушай, как тебя? Леха? Ты же с первой батареи? Дай расческу-то. Не жмись. Я вот, причешусь и сразу же…
— Яшка… Заткнись!
Оглянувшись на голос, Саня увидел Вовку Петрова, наводчика другого расчета своей батареи. Тот копошился у Гонзы, лежащего навзничь, на спине, с раскинутыми в сторону руками. Его открытые глаза не мигая смотрели с припорошенного дорожной пылью лица куда-то вверх. В синее, ясное, без единого облачка, афганское небо.
— Не слушай ты его, контуженного, — продолжил тем временем Вовка, обращаясь уже к Сане. — Заманал, черт контуженный, со своею расческой. Через дверь он вышел… Вон, ребята с монтировкой никак её открыть не могут. Через дверь… Через лобовое стекло он вылетел. Вот, как и Гонза. Только Слесарю повезло. Видно, приземлился удачно, а Гонза… Ногу сломал.
И Вовка чуть отодвинулся в сторону, чтобы Саня увидел белый острый обломок кости, что прорвав кальсоны, «хэбэ» и ватные водительские штаны торчал из Костиной ноги чуть выше сапога.
— Давай, Санек, помоги мне. Обезболивающий я Костяну уже вколол. Теперь жгут выше места перелома наложить надо. Приподними ему ногу, поддержи немного на весу, я сейчас, жгут заведу и затяну.
Но не успел Саня нагнуться к Гонзе, всё так же, бездвижно, лежащему на земле, как чья-то сильная рука, властно схватив за плечо, бесцеремонно отодвинула его в сторону:
— Ну-ка, бойцы, освободили место.
Между Саней и Вовкой, присевшим на корточки с резиновым жгутом в руках, стоял запыхавшийся, прибежавший откуда-то из хвоста колонны прапорщик-фельдшер. Раскрыв свой маленький медицинский чемоданчик, он вытащил из него фонендоскоп и скомандовал, повернувшись в сторону Петрова, застывшего со своим жгутом в руках:
— Да брось ты этот жгут! Расстегни ватник.
И уже сам, рванув Костину гимнастерку, просунул под неё металлический кругляш прибора.
— Тихо, бойцы! Замолчали все.
Все замерли. Сразу стало так тихо, что было слышно, как двигается вправо-влево, вверх-вниз под гимнастеркой у Гонзы кисть прапорщика с зажатым в ней металлическим кругляшком фонендоскопа. Сколько это продолжалось, Саня не понял. Может, минуту. А может, целую вечность.
Но когда эта вечность прошла, фельдшер молча вытащил руку с фонендоскопом из-под Костиной гимнастерки и другой, свободной рукой, потянулся к его лицу.
mdash; Вы чё, тащ прапорщик? — сразу же откликнулся на это его движение так и не вставший с корточек Петров.
— Всё, парни. Ему уже ничем не поможешь…
— Ты чё, прапор… Гондон штопанный! Чё несешь? Он живой! Я сам пульс у него щупал. Он живой был. Живо-ой!
— Спокойно, боец. Дай руку. Дай руку, я сказал! Сожми кулак. Сжал? Чувствуешь? Чувствуешь, как сердце бьется? Это твоё сердце так сильно бьется. Ты свой… Не его, свой пульс ты услышал. Если бы у него сердце билось, знаешь, как бы из такой раны кровь хлестала? Он уже мертвый ногу сломал. Иди, посмотри в кабине, как он, вылетая из машины, рулевое колесо загнул. У шишиги левое колесо прямо под водителем. Никаких шансов не было у него при подрыве.
— А как же трал? Саперы?!
— Пластик. Миноискатели не сработали. А трал… Скорее всего, это «итальянка». Нажимного действия. Прошла техника по ней, боек чуть сдвинулся вниз. Прошла снова, он ещё дальше — вниз. И так до определенного предела, когда уже боек выскакивает из зажимов и бьет по ударнику. От трала тут тоже толку немного.
И уже повернувшись в сторону Сани, прапор даже не скомандовал, а сказал бесцветным, уставшим голосом: — Давай, боец. Дуй к кэшаэмке, она там — впереди. Скажи, пусть свяжутся с летунами. У нас трое… Нет, четверо контуженных. И один — «двухсотый».
* * *
Стояли долго. Тронулись только после того, как взлетели и, чуть накреняясь и постепенно набирая высоту, пошли вдоль ущелья две вертушки, в которые загрузили Гонзу и весь контуженный взрывом расчет.
Саня, воткнув вторую, медленно, вместе со всей колонной двигался вперед. Изо всех сил, обеими руками вцепившись в руль родной шишиги, он в голос, не обращая никакого внимания на прапора, перебравшегося из хвоста колонны к нему в кабину, крыл матом всех и вся. И духов, и советскую власть, и военкоматовских, засунувших его в Афганистан, и офицерье, выбравшее в качестве маршрута движения к ущелью эту проклятую дорогу. Ему было страшно. Чертовски страшно.
А в голове у него неутомимым дятлом, отдавая тоненьким звоном серебряных молоточков где-то в районе висков, долбила одна мысль. Одна-единственная:
— Нет. Нет! Не сегодня! У меня же не было Костянового предчувствия…