— Где с ним познакомилась? — подступает она к кровати.
Зоя взглядывает на бабушку и по реденьким жестким усам, выросшим у той над верхней губой, понимает, что отшутиться не получится. Когда бабушка взволнована, ее усики топорщатся больше обыкновенного!
— Ну?! — у бабушки подрагивает веко, но она все еще держит себя в руках.
— С кем? — спокойно и чуть врастяжку вопрошает Зоя.
— С шематоном своим.
— Никакого у меня шематона нет, — Зоя пытается нахмурить брови, но слово «шематон» так веселит ее, что она хихикает. — Бабуля, я тебя обожаю! Где ты только такие слова находишь?
— Смейся, смейся над старой бабушкой! Я тебя нянчила, пеленки твои стирала!
Зоя хочет возразить, что за всеми когда-то и кто-то это делает, но остерегается. Бабушка — дама темпераментная!
— Чего ты хочешь? — устало прикрывает она глаза.
— Я хочу, чтобы ты перестала с ним встречаться. И не отводи глаза, я кому говорю!
— С кем?
— Ты что, за дуру меня держишь? С Тимуром своим.
— Он не мой! — огрызается Зоя
— Тогда чего цепляешься, чего виснешь? Что, думаешь, бабушка старая, ничего не видит, все забыла?! Было время…
— Верю, верю, — обрывает Зоя.
Но бабушка, которой помешали вступить на стезю воспоминаний, взвивается с новой силой. О-о-о! Сама Кармен, с вызовом бросающая: «Свободной родилась — свободной и умру!», не смогла бы так гордо тряхнуть головой, как бабушка в эту минуту!
Пока бабушка устремляется к сладостным воспоминаниям, Зоя молчит. Монолог бабушки она знает почти наизусть. Когда дело доходит до голубого шелкового платья, в котором бабушка отправилась на первое свидание, девушка незаметно зевает. Сколько ей еще слушать эту трескотню!
Зоя — двадцатилетняя студентка консерватории. Всю свою сознательную жизнь прожила вместе с бабушкой. Родители ее, врачи, 3 года работали в одной из африканских стран. Всякий раз, приезжая оттуда, они привозили деревянные маски и разноцветные бусы. Масок Зоя и бабушка пугались и незаметно убирали их с глаз долой, а бусы Зоя любила надевать на своих кукол, где они вначале мерцали, а потом покрывались пылью.
Когда пора африканских командировок кончилась, закончился и срок родительскому браку. Отец ушел к другой женщине, а потом еще к другой. На глаза Зое он больше не показывался, объясняя это нежеланием травмировать ребенка, а скорее, себя. Раз в месяц бабушка получала деньги на Зою и аккуратно складывала их в кожаный ридикюль. Мать горевала и, возможно, так и осталась бы брошенкой с ребенком, но бабушка, как женщина практичная и не бросающая слов на ветер, поставила вопрос ребром.
— Я еще в силах одного ребенка вырастить, — говорила она и прихлопывала маленькой ладонью по столу.- А ты, пока молодая, устраивай свою жизнь. Потом и захочешь, да уже поздно будет. Последний дым последнего поезда уйдет!
Бабушка отличалась особой выразительностью речи, чем поневоле заставляла к себе прислушиваться. Мать отнекивалась вначале рьяно, потом слабее. Затем доктрина о последнем дыме последнего поезда сыграла свою роль. Она стала надолго отлучаться из дому, а когда возвращалась, осыпала Зою шоколадом и бесчисленными виноватыми поцелуями.
Как-то она пришла в нарядном белом костюме и с букетом сирени. Рядом с ней стоял незнакомый худой мужчина в очках. Бабушка с утра надела на Зою новое платье и вплела в косички новые ленты. И платье, и яркие хрустящие ленты так нравились девочке, что она мало обратила внимания на мужчину. Да и тот, казалось, неловко чувствовал себя с детьми. Чмокнул Зою в щеку и вручил ей куклу в шелковом зеленом платье. Такой куклы с фарфоровым личиком и крутыми локонами у Зои никогда не было, и девочка не расставалась с ней даже во время праздничного обеда, устроенного бабушкой. А вечером бабушка прилегла рядом с Зоей и тихо сказала, что мама будет жить отдельно от них.
— Нам ведь хорошо вместе? — шептала она. — Мы еще так с тобой заживем, что любо-дорого!
Зоя прижала к себе фарфоровую куклу и ничего не ответила. Бабушка вздохнула, погладила ее по худенькой спинке и долго еще лежала рядом, пока дыхание девочки не перешло в ровный глубокий сон.
Мама приезжала каждое лето, нарядная и чужая. Обдавала Зою облаком дорогих духов и доставала из сумок шоколадные коробки, кофточки, брючки, очки, разноцветные сарафаны, шали и баночки с незнакомой едой. Зоя благодарила, целовала мать в щеку, но особой привязанности не чувствовала. Она восхищалась этой стройной женщиной, словно яркой, неведомой птичкой.
Обнаружив у Зои хороший слух, когда та тоненьким голоском тщательно выводила за пластинкой: «Бесаме, бесаме мучо», мать потребовала, чтобы девочка училась на фортепьяно. Бабушка заворчала, что денег и так не хватает, а тут еще на инструмент тратиться. Но мать вытащила из сумки пачку денег, в ход пошел и кожаный ридикюль, и вскоре половину Зоиной комнаты заняло шоколадное пианино. От него вкусно пахло лаком, и Зое нравилось отражаться в полированной крышке.
А еще через несколько дней она переступила порог музыкальной школы и судьба ее была решена. За бесконечными сольфеджио, этюдами, гаммами и хорами Зоя не заметила, как плавно она со школьной скамьи оказалась в стенах консерватории. Началась пора концертов, сонат, рапсодий и вальсов. От потока Зоиных арпеджио бабушка обычно скрывалась на кухне и лишь покачивала головой не то с гордостью, не то с волнением. Мама приезжала все реже, а вскоре и совсем переехала на Дальний Восток. Оттуда приходили денежные переводы и посылки с сушеной рыбой и маленькими баночками красной икры.
Бывали у Зои с бабушкой особые вечера трогательного душевного единения. Тогда бабушка пекла свой любимый пирог — мазурку с орехами и изюмом, зажигала зеленую лампу и накрывала откидной столик на балконе. Крошечные мушки кружились над абрикосовым вареньем и лампой; бабушка усаживалась в кресло и просила Зою сыграть полонез Огинского. Эти минуты обе ценили больше, чем бесконечные концерты и вечера камерной музыки.
И вот, на тебе! Будто варом сварили Зою. Ходит сама не своя, хихикает по делу и без дела, целыми часами перед зеркалом крутится: то волосы распустит, то в хвост соберет, то помаду поярче накрасит, то стрелки подведет.
«Спору нет, — думает бабушка, — пора ей о замужестве думать, но не так же с бухты-барахты! Да еще то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет! Все они, шематоны, встречаться готовы, а как жениться — так сразу в кусты! Да попробуй, объясни этой дылде! Она же никого слушать не хочет!»
Сердце у бабушки так и кипит, и она вновь подступается к Зое:
— Ты долго над старой женщиной издеваться намерена? А?!
Зоины глаза наполняются слезами. Этого бабушка выдержать не может и смягчается.
— Ты послушай, я же волнуюсь. Ну, извини, если что не так сказалось. Зоенька, сердце мое, все они ласковые до поры до времени, а женятся на тех, кого им родители укажут. Ему что, он — парень, а тебе страдать!
— Что ты все время каркаешь? Чего ты хочешь? Что ты душу из меня тянешь? — Зоя срывается на крик. Бабушка проявляет чудеса выдержки и… отступает.
— Ладно, — ворчит она, — посмотрю, чего еще от тебя ждать. Подожду!
Она с силой затворяет дверь и выходит в коридор. Вслед ей несется хрипловатый голос Сезарии Эворы: «Бе-са-ме! Бесаме м-мучо-о!»
— Вот-вот, — бормочет она сердито. — Бес вас замучит! Тьфу!
Эту ночь бабушка не спит и чутко прислушивается к шорохам из внучкиной комнаты. Заслышав звук выдвигаемого ящика, она в сердцах отплевывается:
— Опять фотокарточку смотрит. И когда только наглядится?!
Против кареглазого, веселого Тимура бабушка ничего, в принципе, не имеет, но нутром чует, что вряд ли эти воздыхания кончатся свадьбой. Тимур — мальчик из так называемой хорошей семьи, единственный сын обеспеченных родителей, студент университета, отличник.
«Ну, воспитанный, ну, хороший, ну, на гитаре играет, образованный, и что с того? Ему, наверно, давно родители ровню подыскали из знакомых или родственников. А то я не знаю, как это бывает. Деньги к деньгам. А они что? Дети! Думают, что все так просто. Полюбил — и женился. Держи карман шире!»
Бабушка мелко крестится, глядя в окно на луну. Та белым колесом повисла в небе и выкрасила все вокруг в черный цвет.
«Царица Небесная, Пресвятая Мать-Богородица», — мелькает в голове женщины, и тотчас сон уносит ее в тревожные дали.
Наутро бабушка и внучка завтракают под радионовости. Бабушка подвигает к Зое бутерброды с сыром и колбасой, сметану и джем. Все это быстро поглощается, запивается чашкой кофе, и когда из репродуктора слышится бодрое «На полях страны», Зоя уже стоит в прихожей и поправляет прическу.
— Когда тебя ждать? — сухо вопрошает бабушка, но не выдерживает. — Я тебя умоляю, деточка, приходи сразу после занятий домой. Ну, поверь мне, я знаю, о чем говорю!
Зоя мгновенно ощетинивается и закрывает за собой дверь. Бабушка поджимает губы и направляется к телефону. В полуоткрытую дверь Зоиной комнаты она видит плакат Сезарии Эворы и испуганно крестится.
До обеда еще далеко, все отмыто до блеска, и можно спокойно поболтать по телефону с приятельницей. Той лет за 60, она немногим младше бабушки, но, не в пример ей, сыра и легка на слезы.
— Ну, здравствуй! Как ты? — обстоятельно начинает бабушка и приготовляется слушать, как в течение получаса Ада будет рассказывать про боли в желудке, печени и о том, что «у нее в горле будто жаба сидит и давит, и давит».
Но в этот раз приятельница заканчивает жалобы как-то быстро.
— Как Зоя-то? Замуж не собирается? — вопрошает она.
Бабушка аж кашляет от неожиданности.
— Нет пока, а что?
— Пора уж, — раздумчиво протягивает подруга. — Ты что же, тетёха, о внучке не хлопочешь?
— Значит, не судьба пока, — спешит бабушка закончить скользкую беседу, но приятельница продолжает:
— А у меня есть на примете для Зоеньки. Сын моей подруги школьной. Ты ее не знаешь.
— Не надо! — отрезает бабушка.
— Ты погоди, послушай. Я ей дело говорю, а она — не надо!
Бабушка понимает, что это надо выдержать.
— Парень хороший, 28 лет, работает майонезом… — Так подруга произносит: младший научный сотрудник, сокращенно МНС. Когда-то это слово веселило бабушку, но сейчас она с нетерпением ждет конца разговора и клянет себя за то, что позвонила не в меру деятельной подруге.
— Воспитанный, не пьет, не курит, единственный сын у матери, — перечисляет та назойливо. — И собой симпатичный, разве что чуть лысоват.
— Не надо, — отнекивается бабушка, но, впрочем, уже больше для виду.
— Вот что, слушай! Послезавтра мой день рождения, если ты помнишь.
— Помню, конечно.
— Не перебивай! Бери Зою и дуй ко мне. Я стол накрою и их позову. Как будто случайно. Ты ничего не знаешь, поняла? Выгорит — хорошо, не выгорит — наше дело сторона. Ладно, пойду я, прилягу.
И не дожидаясь, пока ей ответят, подруга с шумом вешает трубку. Бабушка грузно опускается на стул. Вот тебе и поговорила!
В голове ее вихрем проносятся мысли. Среди гневных «Да как она смела? Не в свое дело лезет!» и прочего сначала слабо, а потом все отчетливее мелькает одна, резонная: «А может, оно и к лучшему? Чем черт не шутит?! Все лучше, чем попусту время с шематоном тратить».
В страшном волнении бабушка ходит взад и вперед и, наконец, прикрывает дверь в Зоину комнату, где с плаката за ней внимательно наблюдает Сезария Эвора.
«Надо дочке сообщить, — думает она, но тут же спохватывается. — А чего сообщать? Еще ничего и нет».
В томительном ожидании проходит три часа. Бабушка нетерпеливо выглядывает из окна.
«Ну, точно, опять с ним встретились», — думает она и мысленно уже выбирает платье, в котором пойдет к приятельнице на вечерок.
Но вот звонок в дверь — и румяная, с блестящими глазами Зоя появляется в прихожей.
— Что так рано? — не без иронии осведомляется бабушка, но, получив ответ: «За Рахманинова — 5», заключает внучку в объятия. Над дьявольски трудным концертом Рахманинова Зоя сидела не одну неделю.
— Умница моя, красавица, русалочка (у Зои длинные пепельные волосы и зеленовато-карие глаза). Иди, мой руки, обедать будем.
Налив внучке супу, бабушка усаживается напротив и продолжает ворковать:
— Такой умнице и красавице и пара должна быть под стать. Умный, порядочный, красивый…
Тут, вспомнив о лысоватости предполагаемого жениха, осекается и прибавляет:
— Ну, с лица воду не пить, главное, чтобы человек был хороший, а то бывает как яблоко — снаружи красивое, а внутри гнилое.
Поглощая фасолевый суп, Зоя слушает нетерпеливо и… иронично.
— Бабуля, ты меня когда-нибудь убьешь своими изречениями! Может, книгу афоризмов начнешь писать? У тебя получится!
Бабушка нисколько не обижается. Жемчужины народной мудрости — действительно ее конёк, и на каждый случай жизни у нее готова пословица или примета.
— Смейся, смейся, — подвигает она тарелку с котлетами. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— А также цыплят по осени считают, — подхватывает Зоя. — Спасибо, бабулечка! Я к себе, отдохну немного.
Бабушка провожает ее взглядом, выжидает немного и заходит в комнату.
— Да, кстати, нас Ада приглашает к себе послезавтра. День рождения у нее.
— Я не пойду. Что я там потеряла?
— Ну, Зоенька, неудобно. У нее никого близких нет.
— Иди сама, пожалуйста.
— Нет, она нас вдвоем приглашала. Обидится. Зоя, нехорошо так! Что тебе стоит?
— Мне надо программу разучивать.
— Один вечер ничего не решит. Бог тоже шесть дней трудился, а на седьмой отдыхал!
— Бабуля, ты опять?! Ладно. Только ненадолго.
— Конечно, ненадолго. Пойдем, поздравим, посидим немного и — домой. Ну, отдыхай, отдыхай!
Бабушка облегченно вздыхает. Основная трудность позади.