Вот уж — ещё те трудоголики! Всё что-то копошатся, чертят… Наши уже давно свалили в кучу свои мерные вилки — основной инструмент таксатора, с помощью которого определяется диаметр поперечного сечения ствола. Свалили и ползают по поляне, залитой солнечным светом, рассеянным густой листвой подлеска. Активно отмахиваясь от диких, дисциплине не обученных, комаров, собирают землянику на плотном зелёном травяном ковре.
А эти вьетнамцы всё с высотомером носятся! Чудики…
Кто будет сравнивать полученные ими при измерении данные с фактическим состоянием насаждения по лесоустроительным картам-таблицам? Да и было-то последнее лесоустройство, по результатам которого они составлены, как об этом рассказал на вводной лекции главный лесничий, лет пять-шесть тому. Ну, и плюс-минус десять процентов. Стандартная таксационная погрешность! Как и опытному таксатору, зачем
И ещё… Наши там землянику, чернику. А эти… Ну, просто повёрнутые на сборе грибов! И режут всё подряд! На земле, на дереве… И не важно — живое дерево или пень трухлявый! Всё подряд! Белый, так белый, обабок, так обабок, опёнок, так опёнок, мухомор… Так мухомор! И их, вместе с поганками, — в одну, общую для всех грибов ёмкость.
А вечером всё это грибное богатство — по кучкам. Это — сюда, это — сюда, это… И каждой кучке — своя судьбина. Эту — неделю отмачиваем, каждое утро меняя воду в алюминиевом тазике, эту — в трёх водах отвариваем, эту — помыли, крупной солью густо присыпали и — под пресс. Такое впечатление, что
Поселили же всю мужскую часть толпы в зелененьком деревянном домике, что когда-то был… Царским! Охотничьим. При царе, наверное, на втором этаже были жилые комнаты для венценосных охотников и их свиты. А на первом — бо-о-ольшущий зал, где всей немаленькой компашкой, сложив в уголке оружие, снаряжение и добычу, можно было сесть за составленные в ряд огромные столы, как в фильмах про рыцарей показывают, да закусить, чем Бог и кухня походная Его Величества послали. Ну, может, и выпить маненько, залихватски привирая и нещадно перебивая друг друга, рассказать, как и на кого кабан этот выскочил и чуть на клык не поднял, а тут из нового аглицкого карабина — «ба-аах -бах»! А он же, гад этакий, и бежит, и бежит… Когда и перезарядить успели?!
Да и руки, спину, промёрзшие под жёстким, пронизывающим ингерманландским ветерком, погреть у знатно протопленного и время от времени уже не страшно постреливающего неспешно тлеющими полешками камина…
Ну, камин-то и до нас давненько уже не топился — да и кто его топить в лето будет? — а вот штук тридцать армейских панцирных кроватей в зал вместилось без особого напряга. Если и меньше, то ненамного. Но ровно по количеству мужской составляющей потока.
Так и разместились в одном помещении всем кагалом, как единое небольшое воинское подразделение. Взвод тот же…
По той ли или иной причине, но как-то так сразу повелось, что за полчаса до ежедневной утренней побудки вставала с вечера, по очереди назначаемая, пара дневальных и готовила всё то, что тридцати сотоварищам для утреннего туалета потребуется. Носила из колодца воду, разливала её по рукомойникам…
И когда всё было готово, один из дневальных оставался у двери, что отделяла зал от умывалки, а другой, крадучись, на цыпочках, всем своим видом выказывая предельную осторожность, подходил к одному из мирно посапывающих вьетнамцев, наклонялся к нему, по возможности максимально приблизив своё чутко настроенное ухо к груди спящего, и на мгновение застывал, прислушиваясь…
Никто уже не спал. Не открывая глаз, зал ждал развязки.
Для порядку и пущего эффекта подождав секунду-другую, первый дневальный выдыхал громким, хорошо слышимым в застывшей тишине зала шепотом:
— Ды-ы-ышит!
Зал взрывался дружным хохотом…
И почти тут же, голосом перекрывая этот шум, второй дневальный запоздало кричал от дверей умывалки уже никому не нужную команду:
— Подъё-о-о-м!