Мне и моей подруге досталась харизматичная одинокая филологиня, которая рассматривала всех практикантов как своих неразумных детей. Как выяснилось, она была таки права!
Наша наставница не только делилась с нами секретами педагогического мастерства — она пыталась приобщить нас к культуре и интегрировать в местный бомонд, впрочем, и то, и другое — безуспешно: я так и не научилась отличать Стадлера от Сондецкиса, восхищаться итальянским неореализмом и поддерживать базар в местной интеллектуальной тусовке. Основным форматом наших встреч было чаепитие, за которым Маргарита Генриховна говорила нам о литературе, театре и кино. Мы грызли старое сухое печенье («друзья доставили из Елисеевского!»), благоговейно брали сахар из массивной серебряной сахарницы («настоящий Фаберже!») и отдыхали после дежурного выбивания ковров или мытья окон. Особого труда это не составляло, потому что квартира всегда была стерильна — вероятно, дело было в принципе: «кто не работает, тот не ест», или «с паршивой овцы хоть шерсти клок».
В этот раз овце дали, в общем-то, несложное поручение. Я должна была взять на историко-филологическом факультете лекарство у руководителя практики и привезти его Маргарите Генриховне. Препод так долго и нудно объяснял мне, почему я ни в коем случае не должна потерять эти таблетки («очень дорогие, очень редкие и жизненно необходимые Маргарите Генриховне!»), что мне стало смешно. «За кого они нас держат?» — думала я, на всякий пожарный пряча бринердин в потаенный карман пиджака, откуда и сама могла вытащить эту коробочку с большим трудом.
Пропажа обнаружилась минут через пятнадцать, когда я в троллейбусе искала мелочь на проезд. Я до сих пор не представляю, как это могло произойти. Я не помню, что мне сказал руководитель педпрактики и какое у него было лицо, когда я, вернувшись на факультет, глупо улыбаясь, поведала ему о потере. Это, как потом выяснилось, называется охранительное торможение. Но до сих пор помню глаза девушки-заочницы, которая наблюдала эту сцену. Так смотрят на собаку, которую переехал трамвай. Девушка подошла ко мне и сказала: «Моя мама работает в Кремлевской больнице, я попробую достать вам бринердин».
И ведь достала! Через два дня, извиняясь, что упаковка не новая, объяснила, что больной, для которого его достали, уже умер, что там не хватает одной таблетки и что я ей ничего не должна, «просто у вас было такое лицо тогда»…
Одно я не могу понять: почему со всего курса только я получила тройку по педагогической практике? Вроде не глупее других…
А в школе мне поработать пришлось. Целых десять лет. Но это уже совсем другая история.