Сначала ей мешали уснуть голоса, где-то сверху невнятно спорящие о чем-то уже за полночь. Потом, когда все стихало и Любовь Александровна, наконец, начинала впадать в старческий
И старушка еще долго с неровно бьющимся сердцем не могла понять, что это было — то ли в ее голове что-то лопнуло, стукнуло и заскрипело, как не смазанное колесо, то ли сверху у соседей на пол упал молоток или кто-то со всей дури прыгнул с дивана на пол и начал по нему кататься.
Далее, стоило ей немного успокоить при помощи корвалола колотящееся сердце и начать снова медленно и неохотно впадать в поверхностною дремоту, придумывая себе, что это у нее в голове что-то не в порядке, ей это, должно быть, приснилось, на пол сверху снова что-то падало. Потом еще и еще, потом снова этот скрип двигаемой мебели, да так зычно, что, казалось, в полной темноте распахнутыми от внезапного страха глазами было видно, как звуковые волны неровными змейками разбегались по ее белым, как в больнице, стенам…
Любови Александровне было семьдесят шесть. Она была совершенно одинокой бабушкой, чей единственный сын трагически погиб в аварии еще двенадцать или тринадцать лет тому. Она была еще крепкого здоровья, но вот со сном у нее последнее время было что-то неладное. И все эти проклятые стуки и скрипы прямо посреди ночи, а иногда и перед самым утром.
После третьей почти бессонной ночи и цыганского кордебалета наверху она набралась смелости и вечером поднялась к соседям этажом выше. Робко позвонила в звонок, потом постучала, потом невнятно перекрестилась и хотела уже уйти, как дверь резко открылась.
— Вам чего, вы кто? — в дверях стоял грузный мужчина восточных кровей с «бычьим» взглядом, а за ним замаячила не менее грузная женщина с лицом торговки, выглядывающая из-за широкий спины мужчины с нескрываемым интересом на круглом крестьянском лице.
— Я прошу прощения, — начала робко Любовь Александровна. — Я ваша соседка, что снизу… я… Извините, что это за шум слышен ночью, кажется из вашей квартиры? — выдохнула, почти прошептала она.
— Шум?! Какой шум? — мужчина выглядел недовольным, почти оскорбленным, словно его только что обвинили в растрате государственного имущества.
— Ну, такие стуки, словно на пол все время что-то падает… и мебель, мебель скрипит по полу…
— Не знаю, бабушка… Мы не шумим в своей квартире…
В тот вечер Любовь Александровна вернулась к себе с тяжелым сердцем, словно она обвинила, оболгала хорошего человека, своего соседа сверху.
Попив чайку и посмотрев телевизор, привычно к одиннадцати часам стала собираться в постель. Но еще на пути из ванной в свою комнату услышала примерно то же, что слышала прошлой ночью: зычные звуки перемещаемой мебели «железом по стеклу».
«Ничего, подвигают и перестанут. Не всю же ночь им мебель двигать».
Но она сильно ошиблась и поняла это около трех часов ночи, когда едва задремала. От возни наверху, казалось, прямо на голову упал молоток, а потом еще и кувалда…
Она вскочила в постели, трясущимися руками зажгла ночник, посмотрела на часы. Без пяти минут три ночи…
«Да что же они там делают?» — глядя в потолок, прошептала она.
Уснула она только под утро, часов в шесть, и проспала неровным сном до семи часов, когда в другой квартире соседи стали собираться на работу и включили то ли телевизор, то ли радио, а к восьми часам по комнате еще жеребенком заскакал и их ребенок.
Весь день Любовь Александровна мучилась высоким давлением, пила таблетки, корвалол, а к вечеру приняла снотворное, решительно пообещав себе не обращать внимание ни на какие ночные звуки.
И часам к двенадцати она действительно провалилась в глубокий, медицинский сон, чтобы уже через час ее разбудил шум сверху — от тягания мебели по линолеуму до густого матерящегося мужского баса.
До утра, несмотря на сонливость и то и дело одолевавшую ее дремоту, уснуть у нее так и не получилось, хотя звуки стихли и наверху, если прислушаться, можно было различить едва уловимый мужской храп.
На следующий день Любовь Александровна позвонила председателю товарищества собственников и поведала свою невеселую историю.
— Ну что я могу вам сказать, — уставший голос на том конце явно был не рад, что его побеспокоили по такой ерунде, — обращайтесь к участковому. Мы такими делами не занимаемся, поймите нас.
В пункте охраны порядка участкового не оказалось, а его заменяющий — совсем еще мальчишеской наружности инспектор — посоветовал «лучше самой решить вопрос с соседями»:
— Это пустяковое дело, вы можете попробовать сами договориться.
Любовь Александровна, как ей посоветовали ее хорошие знакомые, еще несколько раз поднималась к соседям и интеллигентно пыталась донести до грузного мужчины с бычьим взглядом, что его ночные перестановки мебели нарушили весь ее режим.
Но на этот раз мужчина посоветовал ей жаловаться «хоть президенту», сославшись на то, что он в своей квартире и «вообще, это не я — понятно?»
Бедная Любовь Александровна промучилась еще неделю и окончательно потеряла сон. Ей даже пришлось обратиться в свою поликлинику, где выписали еще одни таблетки от давления и посоветовали «волноваться как можно меньше, больше отдыхать и спать — а не то… не дай бог…»
Но отдыхать и спать уже не получалось — сосед «в своей квартире» так и таскал по ночам мебель, то и дело что-то ронял, топал и постукивал, чтобы только часам к трем-четырем угомониться, о чем свидетельствовал его едва уловимый храп и отчетливое ворочанье в кровати, которая была ровно над кроватью его соседки снизу.
Тогда неконфликтная Любовь Александровна обратилась в местную администрацию. Где ей предложили подождать своей очереди на начало следующего месяца или заполнить электронную анкету с вопросами вроде «ваше образование», «женаты или замужем», «сколько детей». Словно эти вопросы имели какое-то отношение к ее проблеме.
— Ну, не дураки же анкету составляли! — на ее кроткое замечание, зачем все эти вопросы, свысока фыркнула ей с накачанными, как у утки, губами и наклеенными, как опахала в гареме турецкого султана, ресницами эффектная богиня-секретарша.
Электронная анкета заполняться не хотела — нужно было заполнить это и это, подтвердить, заполнить капчу, что Любовь Александровна не робот… А дальше уже не хватало ни ума, ни терпения.
Зато Любови Александровне удалось дозвониться на «горячую линию», где коротко — «у вас одна минута» — выслушал какой-то важный голос и пообещал:
— Примем меры. Давайте следующего.
Электронные анкеты, «горячие линии», участковый инспектор, председатель товарищества собственников… Куда только не обращалась Любовь Александровна — везде ее обнадеживали и везде ей что-то обещали.
Но прошел месяц, другой, а воз был и ныне там: цыганский табор со своим ремонтом разве что грохотал по ночам чуть меньше, но так же уверенно, словно он был один не только в доме, где проживала и Любовь Александровна, но и на всей планете.
Время шло, соседский ремонт затягивался, здоровье Любови Александровны дало серьезный крен. Утром пришлось вызывать неотложку — у старушки случился гипертонический криз.
Молоденький врач вколол ей что-то в вену и, покачав головой — ай-яй-яй, дал важное напутствие:
— Берегите себя, бабуля. Вам уже не тридцать и даже не пятьдесят. Больше отдыхайте и спите.
— Спите… легко сказать — спите, при таком ночном бедламе, — прошептала старушка.
— Что? Я говорю, отдыхайте и спите, мамаша. Что вам еще делать на пенсии-то?!
Любовь Александровна пробовала спать на кухне. Стелила себе несколько одеял на пол, укладывалась головой возле мусорного ведра, втыкала в уши вату и сверху еще беруши, которые ей посоветовали купить в аптеке в центре. Но скрип мебели и ударные падения по ночам то ли молотка, то ли еще каких предметов проникали и на кухню, и сквозь беруши с ватой. А от лежания на твердом полу не в своей постели делалось и больно, и до слез обидно.
«В своей квартире, а как бездомная», — почти в голос плакала Любовь Александровна, чувствуя, что сердце снова колотится, как сумасшедшее, а голова наполняется бессонным туманом.
Так продолжалось еще какое-то время. А еще через неделю другая соседка, выходившая утром на работу из подъезда, удивилась «скорой», которая стояла напротив их подъезда. В задние дверцы двое медработников пытались затолкать носилки с кем-то в них, но у них что-то не получалось, от чего один смачно выругался.
— Кто это у вас? — вырвалось у соседки, с любопытством подглядывающей, сверля глазами внутрь.
— Кто-то из ваших, пенсионерка с обширным инфарктом, вот… — выдал второй.
Соседка угадала по бледному лицу с закрытыми глазами Любовь Александровну, которая не подавала никаких признаков жизни и походила на мумию своей восковой кожей и упавшей на почти синие веки седой прядью.
Еще через неделю по подъезду, по старой славянской традиции, прихрамывая, ходил потертого вида старичок, то ли от товарищества собственников, то ли еще от какой организации, с шапкой и приговаривал:
— Кому сколько не жалко. На похороны. На похороны вашей соседки, Беззащитной Любови Александровны, что с четвертого этажа. Благослови вас Господь. Спасибо. Благослови вас…