— Да… — споткнулась Лерочка о собственные мысли, — просто у вас тишина такая в квартире, словно никого больше нет. А ведь, насколько я знаю, у тебя и мама, и папа, и брат, и бабушка.
— Руська, — равнодушно отозвалась Олеся, — опять у своей очередной пассии зависает, а бабка, — и она почесала кончик носа, — в доме престарелых. Мы её уже два года как туда сдали.
— К-к-к-как это — сдали? — изумилась Лерочка. — Как старую вещь, что ли?
— Конечно, — кивнула Олеся, — как старую и ненужную вещь. А ты что, на Луне живёшь, что ли? Сейчас все от стариков избавляются, как только тем черед приходит.
— Какой такой черед? — продолжала удивляться Лерочка, не понимая, куда клонит Олеся Дубовская.
— Да ну тебя, — и девчонка, которая была всего на год младше, наставительно произнесла: — Что со старухой возиться? Она вон из ума выживать уже начала. Да и мама сказала, что на неё только деньги уходят, а толку — никакого. Хорошо, хоть Загребалины подсказали, как от этой проблемы можно избавиться.
— А разве… — начала Лерочка, но Олеся перебила её:
— Лер, ну ты как ребёнок, ей Богу. В институте учишься, в математике сечешь, задачи вон какие сложные решаешь в два счёта, а простых жизненных вещей не догоняешь.
— Да, представь себе, Загребалины тоже свою Александру Васильевну в дом престарелых сдали, — продолжила она, как ни в чём не бывало. — Только там случай похлеще нашего был. Нас бабка нравоучениями задолбала, а их старушенция окончательно с катушек слетела. Сядет есть — а рядом кошка с котятами. Та мурлыкать начинает, а бабка их всё, что ни кушает, то кошке под стол и скидывает. Ладно хоть котлеты, а то ведь и огрызки яблочные, и конфеты в обертках, и корки апельсиновые — всё вниз летело.
Лерочка, которую сильно покоробило слово «сдали» в отношении двух старых женщин, ничего не ответила и так же молча направилась к двери.
В этот момент дверь открылась с обратной стороны и на пороге появился Руслан, а за ним показались родители. Михаил Александрович был одет в модную темно-серую ветровку со множеством карманов и молний, а Зинаида Андреевна, накрашенная неброско, но очень аккуратно, источала тонкий аромат «Палома Пикассо».
Увидев Лерочку, они в недоумении уставились на дочь, но та быстро-быстро заговорила:
— Она не просто так приходила, вы не думайте. Математику мне объясняла перед экзаменом. И ещё придёт, в выходной день. Правда, Лера, ты ведь придёшь?
Лерочка не успела ответить, как отец Олеси, смерив её с ног до головы оценивающим взглядом, проговорил:
— Вот ведь только недавно на горке каталась в коротеньком пальтишке, а уже — ты посмотри — какая дама выросла! Не узнать.
— Ну, давай выпроваживай гостью, — обратился он к Олесе. — Я тут путевки в Болгарию, — и он подмигнул, — по знакомству достал. Так что сдашь сессию — и рванем все вместе на Золотые Пески.
«Надо же… — с долей горечи думала Лерочка, спускаясь от Дубовских, — помнит, как я на горке зимой каталась, и даже какое пальто у меня было. И Зинаида Андреевна смотрела на меня так, как будто я к ним в уборщицы пришла наниматься. Красивая она, конечно, и духи у неё обалденные. У меня таких, наверное, никогда не будет. Просто не верится, что такая шикарная женщина могла собственную мать отправить жить в дом престарелых».
— Представляешь, мам, — рассказывала она дома, — отец Олеси так на меня в прихожей посмотрел, как будто я к ним залезла и что-то стащила. И слово какое произнес: «Выпроваживай!» — словно я не помогать Олесе приходила, а милостыню у них выпрашивала.
— Нечего было ходить к этим Дубовским, — отрезала тётя Аня, выслушав дочь перед ужином. — Обошлась бы эта Олеська и без твоих объяснений. В конце концов заплатили бы за неё кругленькую сумму — ей и без экзаменов математику бы засчитали. «Выпроваживай»… — произнесла она ещё раз, и на её лице появилась горькая насмешка. — Вот так они Симу в дом престарелых и выпроводили. А ведь когда этот район построили и мы сюда приехали — все были примерно одинаковыми. Эх, что с людьми деньги сделали!
* * *
Валерия Семеновна неторопливо шла по старому двору. В нем прошли всё ее детство и вся юность, поэтому даже воздух — и тот казался ей знакомым. За домами виднелась школа, в которой она раньше училась, и вообще всё напоминало о давно ушедших годах.
Валерия Семеновна очень давно не была в этих краях, и, хотя не располагала большим количеством времени, уходить ей отсюда не хотелось. Двор изменился, уже другие мальчишки азартно гоняли по нему мяч, и даже качели появились. Вот только две лавочки как были — так и остались с тех пор, когда она жила здесь.
— Старая овца! — неожиданно услышала она. — Опять ушла гулять в одних тапочках! Глаз да глаз за тобой. В следующий раз, наверное, в одних носках из дома удрапаешь, кошёлка старая!
Валерия Семеновна оглянулась. Около знакомого с детства дома стояла растрепанная старушка и опиралась на клюшку. Сыплющая ругательства женщина лет тридцати с хвостиком стояла рядом и трясла перед лицом той неприглядными валяными ботинками с молнией, которые получили в народе название «прощай, молодость».
— Овца и есть овца, — недовольно повторяла женщина. — Сколько раз тебе повторять, чтобы обувалась как следует?
Что-то Валерии Семеновне показалось знакомым в лице этой старушки. Она надела очки, пригляделась повнимательнее и… ахнула: около подъезда стояла Зинаида Андреевна.
Узнать в бабушке с испещренным морщинами лицом модно одевавшуюся и пользовавшуюся только дорогой косметикой и парфюмерией мать Олеси Дубовской было невозможно. А незнакомая женщина продолжала трясти перед ней парой уже видавшей виды обуви и выговаривать что-то неприятное.
— Подождите! — и Валерия Семеновна поспешила на помощь. — Давайте я помогу!
— Да уж сделайте милость, — и женщина с раздражением бросила обувь наземь, — хотите — хоть обувайте, хоть разобувайте, да хоть что угодно с этой чокнутой делайте! Устала я уже с ней возиться.
Она скрылась в подъезде, а старые башмаки так и остались валяться на потрескавшемся от времени асфальте.
Валерия Семеновна бережно усадила постаревшую Зинаиду Андреевну на скамейку и стала расстегивать молнию.
— Плохо они ко мне относятся, — вдруг услышала она низкий старческий голос. — Ничего такого я им вроде не сделала, а всё гонят меня, проклинают…
И по морщинистому лицу потекли слёзы.
— Ты, доча, откуда сама-то, вроде я тебя не помню, — проговорила старушка. — Не здешняя, что ли?
— Нет, — замотала Валерия Семеновна головой, — не здешняя.
Ей сперва хотелось напомнить о том, что она когда-то жила здесь и что ей даже приходилось бывать в доме у Зинаиды Андреевны. Но она внезапно поняла, что та в силу возраста многое может и не вспомнить. А бередить прошлое не хотелось.
— Муж нашёл себе другую, — продолжала старушка, словно обращаясь в пустоту. — Олеська, дочка, за границу уехала. Сын вообще куда-то пропал, ни слуху ни духу о нём. Вот и маюсь одна.
— А кто такая эта женщина? — спросила Валерия Семеновна, натягивая башмак на худую ногу Заниады Андреевны. — Разве она вам не родственница?
— Не, — махнула та рукой, — жила тут у нас одна семья, мы с ними дружили. Загребалины, да вы не можете их знать, если не отсюда. У них две дочки были, Оксанка да Анжелка. Денежные они были люди, ни в чём себе не отказывали. Казалось бы, живи — не тужи. Но у Анжелки несчастная любовь произошла, она пить начала. Сначала помаленьку, а потом спилась совсем. А Оксанка всё товароведом работала в каком-то магазине, да на воровстве попалась. Посадили её, дали восемь лет. Говорят, что даже того, в чём не особо была виновата — всё на неё повесили. И деньги эти людям не помогли. Квартиру их, — и старушка кивнула на окна бывшей квартиры Загребалиных, — опечатали. Она долго стояла без хозяев. А потом Валя, мать её, мы с ней дружили одно время, пришла ко мне и говорит: «Может, дочка Оксаны поживёт у тебя пока? У нас совсем места нет, однокомнатную квартиру нам только и выделили. Да и та ремонта требует».
— Пустила я её, — продолжала, старушка, то и дело вздыхая, — а она не одна, а с мужем приехала. Хотя какой он там муж, — покачала она головой, — так, не пойми кто. То ли сожитель, то ли полюбовник. А хитрый какой! Первые полгода аккуратно мне деньги за квартиру платили, а потом нет и нет денег, нет и нет. А после и вообще мне заявили, что квартира теперь их. То ли документы подделали, то ли обманом переписали да людей каких подговорили — откуда мне всё это знать? Обмана сейчас много, на каждом месте жулики да нечестные люди. Вот и получается, что теперь я получаюсь в своей квартире словно чужая. И пожаловаться некому.
И по её лицу снова заструились слезы. Валерия Семеновна, надев второй башмак, помогла Зинаиде Семеновне подняться со скамейки.
— Ох, тяжко мне с ними, — продолжала она, всё так же глядя в пустоту. — Чуть что — и куском хлеба попрекают. И пенсию, бывает, отнимают. Никакой доброты я не вижу, дочь. Вся жизнь моя в кошмарный сон превратилась. А самое страшное, — и старушка совсем по-детски заглянула в глаза Валерии Семеновны, — чуть что — они меня в старый гараж переселить грозятся. «Ты, — постоянно повторяют они, — хлам ненужный, свое отжила, теперь дай нам пожить». А как можно человека в гараж жить отправить? — горестно спросила она. — Я ведь не вещь какая. Живой человек всё же!
Она ещё раз посмотрела на Валерию Семеновну и, продолжая всхлипывать, побрела, медленно ступая по серому растрескавшемуся асфальту.
— Я же не вещь, не вещь! — доносилось до оставшейся стоять около старой скамейки Валерии Семеновны. — За что они со мной так? За что?