В общем, когда бы, где бы мы ни были и чем бы ни занимались, обязательно что-то (или кто-то) из того (кого), что нас окружает и с чем мы сталкиваемся, нам нравится. А что-то (кто-то)… Очень даже наоборот! Не нравится! Иногда — очень сильно.
И что самое интересное, нет… Нет в этом правиле исключений! Вот возьмем ту же школьную жизнь. Были в школе предметы, которые мне нравились. Были, которые — не очень. Не очень, но терпимо. А были… Были те, которые я на дух не переносил. Та же химия. И биология!
С первой всё понятно. Она не оставляла простора для творчества моей ещё познающей мир, а потому и мятущейся душе. Вообще не оставляла. Ни капельки. Меня и моего закадычного кореша Зоя Петровна посадила на самую первую парту. Чтобы мы, все сорок пять минут урока химии, были у неё на глазах.
И чтобы… Не дай бог, шаг влево или вправо от того плана урока, по которому последний и должен идти у неё. Если вот это к этому и только взболтать, но не поджигать, то именно вот так. И никак не наоборот. И сначала поджечь, а потом взболтать. А когда бахнет и из реторты повалит сизый едкий дым, проорать так, чтобы было слышно в кабинете директора, на первом этаже: «Внимание!» И после зловещей «гоголевской» паузы продолжить, подражая шахтному сигналу аварийной тревоги: «Команда… Газы!»
Мы с Юркой так проделали пару раз. Когда по своей собственной воле обретали на «Камчатке». Вот после этого нас и пересадили. На самую первую парту. Прямо перед преподавательской кафедрой. С которой мы, естественно, были — как на ладони. И хотя окно было рядом, смотреть в него и считать ворон было категорически запрещено. Как только чуть-чуть повернешь голову влево… Тут же следовало строгое замечание: «Кучер (Букин)! Ворон не считать!» Поэтому весь урок можно было только внимательно слушать и записывать в тетрадь всё по теме урока.
Скука… Неимоверная! И чтобы не умереть от неё в самом расцвете своих ещё достаточно немногочисленных лет (второй десяток ещё и половины не разменял!), мы с Юркой и придумали…
Поскольку на уроке делать было совершенно нечего, мы с ним решили писать стихи. Поэты! Но не просто так писать, абы что, как те же Есенин или Маяковский, а на какую-то определенную тему, которую сами выбирали на перемене перед уроком.
Сначала кто-то за строго отведенное время (например, пять минут после того, как отзвенел звонок на урок и в класс зашла Зоя Петровна) писал первые две строчки по этой теме (например, «Химия»), а второй должен был их продолжить. И не просто так, а продолжить за тот же самый, оговоренный на перемене, промежуток времени. Кто не успел (неважно — сочинить или продолжить), тот проиграл. Проигравшему на перемене — пять щелбанов. За каждое «не успел»!
И как только начинался урок, Юрка начинал:
Я не учил состав кислот,
их никогда никто не пьет.
Завершив свою часть совместной оды в честь урока химии и всех химиков планеты, он молча толкал меня локтем в бок (время пошло!), и я, скосив взгляд в его тетрадь, быстро читал наваянное им, после чего начинал грызть кончик шариковой ручки и творить продолжение в муках поэтического творчества. Которые были тем сильнее, чем меньше времени оставалось до совместно установленного нами предела.
Но вот, на флажке, я громко выдыхал и, уже в свою очередь, толкал Юрку в бок, чтобы он оценил мой «шедевр»:
А кто и выпьет наконец,
То всё, хана ему, мертвец.
Следующие две строчки уже начинал я:
Зачем мне ваш пропан-бутан?
Я лучше спирт налью в стакан!
А Юрка продолжал:
Зачем мне циклопарафины,
Куда милей коньяк в графине…
Если тема была иная, например, «Наши одноклассники», то совместное четверостишие могло выглядеть примерно так:
Витя Крапивин
Весь от водки синий.
Ну, а Забелин Шура…
Подобная фигура!
А как только звенел звонок на перемену и урок заканчивался, вся толпа дружненько срывалась со своих мест и мчалась… Нет, не в коридор. А к нашей первой парте. На которую уже успевал взгромоздиться Юрка и, откинув руку в сторону (типа он —
Через месяц на перемене в нашу аудиторию сбегались все классы, у которых урок был на том же этаже, где располагался и кабинет химии. Хорошо, что он был на последнем, пятом, и кабинетов там было совсем немного. Но на стремительном росте нашей поэтической популярности это никак не сказывалось.
Уже месяца через два вся школа знала, кто такой Шура Забелин и какая у него фигура. Поэтому если Саню вдруг по пути в столовую окликала стайка первоклашек: «Шура, Шура! Фигура!» — то на этом обычно его поход за вкусным и съедобным заканчивался. И остаток перемены он проводил в погонях по всей школе за рассыпающейся, как горох, малышней.
Правда, потом нам эта поэтическая слава аукнулась. Не так чтобы громко, но…
Как только намечался очередной выпуск школьной стенгазеты «Старшеклассник», к нам подходила её редактор и начинала канючить: «Ну, ребята… Ну, пожалс-та!» Девчонка она была симпатичная (правда, на год нас старше…), поэтому чуток поломавшись для приличия, мы с Юркой обычно что-нить ваяли для её стенгазеты.
* * *
А почему я не любил биологию… Про это, наверное, лучше и не рассказывать. Или как-нить в другой раз.