Ее воспоминания о детстве — это еще одна страничка в Книге памяти, которая не закончится никогда. О судьбе Елены Владимировны можно написать повесть о детях войны — она из тех замечательных людей, которые достойны того, чтобы о них писали книги. Быть может, этот короткий рассказ от первого лица станет отправной точкой в нашей истории…
…Жизнь моя могла бы сложиться иначе, если бы не было войны. Но, как говорится, времена не выбирают, в них живут и умирают. То, что мы пережили, забыть невозможно. Память сильнее времени. И моя святая обязанность сегодня — донести эти воспоминания до тех, кто войну не видел, но знать о ней обязан.
Я родилась в Белоруссии, в городе Бобруйск
. Когда началась война, мне было 10 месяцев. Поэтому воспоминания тех лет, в основном, со слов мамы… Немцы вошли в Бобруйск на третий день войны, 24 июня, на рассвете. Бой был ожесточенный, город защищался, как мог. Но силы были неравны, и наши войска отступили…На территории Белоруссии фашисты зверствовали, а тем временем в городах создавались диверсионные группы подполья, в лесах формировались партизанские отряды. Они подрывали эшелоны, идущие на восток с живой силой противника и боевой техникой, а также эшелоны, идущие в Германию с награбленным добром. К себе немцы везли скот, шедевры и драгоценности. Но самое главное — они везли людей: взрослых — для рабского труда в Германии или уничтожения в концлагерях, детей — для забора крови для раненых солдат Вермахта… В блокадном Ленинграде людей вывозили на большую землю по Дороге жизни. А в Белоруссии была Дорога смерти. Оттуда уже не возвращались…
В Бобруйске остались одни руины, поселился хаос, голод и страх. Фашисты вычисляли и вылавливали комсомольцев, коммунистов, партизан. Евреев, которых в Бобруйске до войны было очень много, задерживали всех подряд. Потом людей расстреливали и закапывали в ямы или вешали. Виселицы долго не убирали — для устрашения. И зимой трупы на них звенели и трещали от мороза…
В переднюю часть нашего дома попал снаряд. Сгорело все дотла, и мы вчетвером (мама, бабушка, мой старший брат пяти лет и я) ютились в задней части дома. В огороде мама и бабушка вырыли землянку. Когда начинался налет, мама хватала Валерика, бабушка — меня, и бежали туда прятаться.
В разрушенном Бобруйске люди ходили по развалинам, выискивая уцелевшие вещи, чтобы привести их в порядок и потом обменять на городском рынке или в деревне на продукты. Мама с бабушкой тоже этим занимались, надо было как-то выживать. А немцы часто устраивали облавы в людных местах, на тех же рынках. Людей сажали в машины и везли в КПЗ. И склоняли там «подписываться на крестики» — то есть быть лояльными к режиму, доносить на подпольщиков и партизан.
И как-то раз в такую облаву угодила моя мама… Тех, кто отказался подписаться «на крестики», оставили в КПЗ до утра. Среди них была и моя мамочка. Бабушки дома не было, ушла в деревню раздобыть что-нибудь поесть. И мы с братом были дома одни — двое детей, одной год, другому пять…
Мама рассказывала, как она за ночь покусала губы в кровь и вся поседела. Утром она собрала все силы, подошла к охраннику и, как могла, жестами, объяснила ему, что дома двое малышей одни. Отдала ему последнее, что у нее осталось — золотые сережки. Маму выпустили…
Есть хотелось постоянно. До заморозков собирали все, что съедобно — крапиву, лебеду, желуди. В муку добавляли опилки. Но голод не отпускал. Люди сотнями пухли и умирали.
Когда в конце июня 1944 года началось освобождение Белоруссии, немцы согнали все население, погрузили в составы и повезли на запад. Мне тогда было почти четыре года. Доехали до Белостока (Польша), и там наш эшелон отбила Красная Армия. Помню, как мы лежали во ржи, освещенные прожекторами — бой был ночью. Земля дрожала от взрывов, было очень страшно и хотелось есть… Домой мы добрались к зиме. Уцелевший кусочек дома совсем накренился, кто-то подпер его бревном. Здесь мы и жили вплоть до 61 года…
Когда война кончилась, кругом была разруха. Не было еды, одежды, предметов быта. Жизнь нужно было начинать с нуля. Надо было поднимать страну, и наши родители делали все для этого. По специальности тогда мало кто работал — все были чернорабочими, убирали завалы. И страна возрождалась, как птица Феникс — из пепла, из руин.
Чувство голода было непреходящим, есть хотелось всегда и везде. Помню, как году в 50-м зимой в школе на уроке физкультуры мы поехали на лыжах… Очнулась я в учительской, рядом врач, директор, учителя. Оказывается, упала в голодный обморок…
Большим счастьем было тогда разжиться хоть какой-то едой. Помню, были у нас соседи, можно сказать, зажиточные, по тем временам. Они солили огурцы в больших бочках. Как-то раз мама отправила меня к ним попросить рассолу к картошке. И вот помню, как хозяйка наливает рассол, а я стою и про себя умоляю, чтобы хоть один огурчик зачерпнулся. И в миску попало несколько штук. Счастью моему не было предела, я прямо на крыльях летела домой…
Помню, как однажды соседка позвала меня с собой за щавелем — чтобы продать его на рынке, заработать какие-то деньги. Путь был неблизкий: нужно было сначала идти, потом переправляться на лодке на другой берег реки Березины. Поэтому мы вышли рано на заре, чтобы справиться до зноя. Добрались до луга, долго рвали щавель, закончили, когда уже стало жарко. Домой пришли уже под вечер.
Очень я тогда устала, ног под собой не чуяла. И от усталости забыла развязать мешок. А утром, когда соседка пришла звать меня на базар, я обнаружила, что щавель пропал — задохнулся в мешке, стал весь желтый. И со мной случилась истерика. Как я плакала! Это была трагедия…
По прошествии времени, вспоминая тяжелое прошлое, понимаешь, что душевная боль намного ощутимее боли телесной. Но, несмотря на перенесенные за военные и послевоенное время невзгоды, я не упала духом, не растратила свою жизнь по пустякам. Работала, всегда была на хорошем счету, пользовалась уважением у друзей и коллег, реализовала себя как человека, женщину, мать. Я воспитала прекрасного сына — он военврач, полковник, кандидат медицинских наук, доцент, старший преподаватель в Военно-медицинской академии.
Иногда мои сверстники брюзжат и хают современных молодых людей по поводу того, что они невоспитанны, грубы и хамят старшим — мол, вырастили на свою голову, а ведь они и сотой доли не испытали того, чего нам пришлось пережить. В ответ на это мне всегда хочется сказать:
«Слава богу, что нашим детям, внукам и правнукам не пришлось испытать того, что испытали мы. Но если доведется им встать на защиту своей Родины, то я уверена, что на примере своих дедов и прадедов они до последнего вздоха будут защищать свою землю».