Главным героем пьесы «Юлий Цезарь», как считает большинство критиков, является оппозиционер и убийца Цезаря Марк Юний Брут, тот самый, к которому были обращены последние слова диктатора: «И ты, о Брут?» Пьеса Цезаря была во многом навеяна жизнеописаниями Плутарха, который относился к Бруту более чем благожелательно и писал, что тот
усовершенствовал свой нрав тщательным воспитанием и философскими занятиями и с природными своими качествами — степенностью и сдержанностью — сумел сочетать благоприобретенное стремление к практической деятельности, приготовив наилучшую почву для восприятия всего истинно прекрасного.
Благородный Брут не имел причин ненавидеть Цезаря, который благоволил к нему, и убил его только потому, что опасался его властолюбия и считал врагом республики.
Но действительно ли логика «докучной сказки» про попа и его собаку служит оправданием Бруту?
«Независимость души — вот о чём идёт здесь речь! Никакая жертва не может здесь быть слишком большой. Высота, на которую он (Шекспир) возносит Цезаря, есть самая тонкая честь, какую он мог оказать Бруту: лишь таким образом возводит он его внутреннюю проблему в чудовищную степень, а равным образом и душевную силу, смогшую бы разрубить этот узел!
— Но была ли то действительно политическая свобода, которая исполнила этого поэта сочувствия к Бруту — сделала его сообщником Брута? Или политическая свобода была лишь символикой чего-то невыразимого… перед цельностью облика и добродетелью Брута Шекспир падает ниц и чувствует себя недостойным и чуждым этого», —с пафосом, достойным героев Шекспира, пишет Фридрих Ницше.Реклама
Столь же высокого мнения о личности и деяниях Лев Шестов:
Брут — «человек», носящий в себе то, что наиболее близко и дорого поэту и чем, по его мнению, живы люди. Цезарь… этот «величайший практический гений», вызывавший, как и все практические гении, удивление и благодарность толпы, при жизни награждающей их аплодисментами, увековечивающей их после смерти памятниками, — показался Шекспиру сравнительно ничтожным.
Но так ли всё однозначно, как это пытаются нам доказать поклонники Брута?
«По сути, у заговорщиков нет достаточных мотивов для убийства Цезаря», — справедливо отмечает Уистен Хью Оден. В пьесе Шекспира Цезарь, хотя и мечтает о верховной власти, не предпринимает никаких конкретных действий, чтобы стать единоличным правителем, царём. Так за что же его убивают? Только за честолюбие, которое может толкнуть его на этот шаг, и предполагаемые намерения, которые он, возможно, никогда и не решился бы осуществить
Пусть причины для распри с ним пока ещё не видно, решим, что, как и все, он, возвеличась, в такие ж крайности потом впадёт. Пусть будет он для нас яйцом змеиным, что вылупит, созрев, такое ж зло. Убьём его в зародыше, — говорит Брут.
По современным представлениям, основание для такого бесчеловечного поступка, как жестокое убийство, весьма неубедительное.
Более того, Брут — друг Цезаря, и друг не притворный, если судить по тому, что говорит он сам, а искренний. И в качестве такового, казалось бы, мог предпринять шаги, чтобы предостеречь друга против пагубного замысла, который тот вынашивал. Конечно, это было рискованным поступком, но ведь Брут, как будто, готов был пожертвовать жизнью ради общего блага? Выходит, что для него самым важным было всё-таки избавиться от Цезаря? (Вспомним известный принцип «умри ты сегодня, а я завтра»).
Отдаёт должное Бруту и Г. Брандес:
Брут — тот идеал, который жил в душе Шекспира и который живёт в душе всех лучших людей, — идеал человека, в своей гордости стремящегося прежде всего сохранить руки свои чистыми и дух свой высоким и свободным, если бы даже таким путём ему пришлось видеть неудачу своих предприятий и крушение своих надежд.
Реклама
И добавляет: С примесью юмора и гениальности он был бы Гамлетом и становится Гамлетом.
Что же связывает его с незабвенным датским принцем? «Брут в разладе с самим собой… Он чувствует, что его зовут другие, но не чувствует внутреннего призвания. Как у Гамлета вырываются известные слова: „Распалась связь времён. Зачем же я связать её рождён?“, точно так же и Брут содрогается перед своей задачей», — пишет Брандес.
Это суждение, скорее всего, основано на словах самого Брута:
Мой взор, быть может, омрачился, но тому причиной служит внутренний разлад. Я жертвой стал тревожных, мрачных дум, что меж собою в вечном разногласьи,
— и двух-трёх незначительных сценах, в которых Брут, как будто, демонстрирует одолевающую его меланхолию.
Такая характеристика литературного персонажа кажется преувеличенной, и кроме факта самих противоречий и раздумий мы, собственно, ничего другого не узнаем. В сущности, Брут твёрдо решает убить Цезаря лишь на основании своих ещё не оформившихся подозрений, что и осуществляет, как только предоставляется такая возможность.
Так ли на самом деле благородны мотивы Брута, как утверждает он сам и чему с такой готовностью вторят многие критики?
Во-первых, он в какой-то степени является игрушкой в руках завистников Цезаря («Брут, благороден ты; но всё ж я вижу, что благородный твой металл податлив», — говорит враг Цезаря Кассий).
Во-вторых, «чистые замыслы», возможно, не лишены доли примеси неблагородных металлов. Брут — племянник пламенного Марка Катона, цензора, снискавшего известность борьбой с пороками, а его далёкий предок изгнал из Рима царя Тарквиния.
Человек одарённый и честолюбивый, но далеко не выдающийся, Брут не мог не мечтать хоть в чём-то сравняться со своим знаменитым родственником. Цезарь превосходил дарованиями его, равно как и всех современников, но не собирался ли он использовать их во зло республике? А избавить Рим от тирана не значило ли, как минимум, сравняться с ним в величии?
Вполне возможно, что именно такие или сходные мысли таились в подсознании Брута. Впрочем, внимательное чтение первоисточника, Плутарха, позволяет найти ещё один потаённый, чисто фрейдистский мотив его поступка. Автор «Жизнеописаний» рассказывал, что в молодые годы Цезарь находился в связи с Сервилией, матерью Брута, и поэтому мог считать его своим сыном (остается удивляться тому, что Фрейд не воспользовался этим сюжетом; может быть, он не читал Плутарха?).
Абстрагируясь от моральной оценки совершённого Брутом злодеяния, нельзя не заметить, что и в политической плоскости его последствия были неоднозначны.
Римская олигархическая республика постепенно превращалась в великую империю, нуждавшуюся в едином управлении, и этой центростремительной тенденции трудно было что-то противопоставить. Страна была ввергнута в гражданскую войну, и вышедший из неё победителем Октавиан, внучатый племянник Цезаря, хотя формально создал не монархию, а «принципат», но де-факто стал первым императором.
Отношения между императором и сенатом, римской знатью, складывались в дальнейшем очень и очень непросто; и кто знает, не повлияло ли на это то самое покушение, которое организовал Брут?
Великий Гегель говорил о «твёрдости и односторонности» персонажей Шекспира, которые «добиваются с непоколебимой последовательностью страсти» осуществления своих целей. Некоторые критики идут дальше и высказывают предположение, что в разных пьесах драматурга речь идёт едва ли не об одном и том же характере в разных фазах своего становления и в разных жизненных обстоятельствах.
Неоднократно упомянутый нами Брандес сравнил Брута с Гамлетом; Шестов поставил первого выше последнего и предпринял попытку доказать, что Брут, как и Гамлет, знает, что такое душевная борьба, но в отличие от последнего не рассуждает о «распавшейся связи времен», а пытается восстановить её.
На мой взгляд, сравнение выглядит надуманным, и между этими персонажами мало общего. Гамлет раздумывает и колеблется там, где человек с другим характером смирился бы или начал действовать. Брут же действует там, где человек, даже менее тонкий и чувствительный, чем датский принц, начал бы сомневаться и раздумывать. Пресловутые «колебания» убийцы Цезаря — не более чем иллюзия.
Как мыслители эти персонажи также несопоставимы, потому что если идеи Гамлета до сих пор волнуют умы, то о думах Брута мы знаем только то, что они имели место быть. В чём они действительно похожи — это область практической политики, где оба терпят полный крах.
Но если Гамлет в финале пьесы убивает преступника и узурпатора, то Брут — великого человека, более того — своего друга; сам он вместе с другими заговорщиками гибнет, а мечта о республике уходит в небытие. Даже если признать, что Брут действовал совершенно бескорыстно, в нём слишком мало от человека разумного и слишком много от фанатика, слепо верующего в правоту своих идей и не допускающего даже тени сомнения в справедливости того, что совершает.
Генрих, идеальный правитель, руководствующийся «Супер-эго», разумом и чувством долга, в конечном итоге выступает носителем «влечения к смерти», ради династических целей втянувшим страну в агрессию против соседней державы.
Впрочем, в долгосрочном плане цель эта так и не была достигнута: его сын, правивший под именем Генриха VI, был заточён в Тауэре и погиб, в стране воцарилась смута, в результате которой к власти пришла новая династия — Тюдоры. Фанатик, он же «образцовый оппозиционер» Брут, убил Цезаря и погиб сам, втянув страну в очередной раунд гражданской войны ради достижения возвышенных, но иллюзорных идеалов.