Перейти к третьей части статьи
Литературовед Блум был уверен, что «в некотором смысле именно Шекспир создал психоанализ, изобразив работу человеческой души», и что открытия, сделанные Фрейдом, меркнут рядом с трудами драматурга. Писатели, как и психиатры, изучают человеческое сознание и человеческую душу, разница лишь в методах, которые используют наука и искусство. И кто знает, чей подход быстрее ведёт к цели?
Шекспир не создавал классификаций и не давал точных определений, но благодаря силе своего блистательного дарования, сумел увидеть то, что до него не видел никто другой, и проникнуть туда, куда не доходил ни один человеческий взгляд. Он не создавал теорий, не строил классификаций и не давал точных дефиниций, но нет оснований сомневаться, что его произведения позволили человечеству сделать ещё один шаг по направлению к тому, о чём писал великий Гегель:
В видимости временного и преходящего познать субстанцию, которая имманентна, и вечное, которое присутствует в настоящем.
Человек — существо, движимое страстями (хотя, конечно, не только ими). Сказать, что Шекспир создал «энциклопедию» человеческих
Как бы ни назвать этот «вечный движитель» людских поступков — потребностями, аффектами, инстинктами, влечениями или страстями, очевидно, что эти чувства составляют суть человеческого существа и неотделимы от него, и без них человеческое сообщество не смогло бы не только двигаться вперёд и развиваться, но и просто выживать.
Быть может, Шекспир призывает людей обуздать свои разрушительные и тёмные страсти, такие как себялюбие, агрессивность, чувство мести, честолюбие, манию величия, жадность, которые несут беды и самому носителю страсти, и окружающим людям? Но ведь и благородные чувства — любовь Ромео и Джульетты, прямота Кориолана, искренняя вера Лира в близких ему людей, чувство долга Брута, доброта и наивность Корделии — неотвратимо ведут их к гибели!
Наивные читатели и критики в своей невинности воображают, что … Шекспир решил изучить несколько интересных и опасных страстей и предостеречь против них зрителей. С этой целью написал он произведение на тему честолюбия и вытекающих опасностей, затем сходное с этим произведение на тему ревности и всех злоключений, которые она причиняет. Но ведь не так совершается это дело во внутренней жизни творческого духа. Поэт пишет не сочинения на данную тему. Он начинает творить не в силу какого-нибудь предвзятого решения или выбора. В нем затрагивается какой-нибудь нерв, и этот нерв приходит в колебание и реагирует
, — справедливо пишет Г. Брандес.Реклама
Как показывал в своих пьесах великий драматург, страсти, как низменные, так и самые высокие, будучи воплощёнными во всей своей полноте, говоря словами философа, «в себе и для себя», несут и доброе, и злое начало, потому что воля человека к жизни, воплощением которой выступает страсть, одновременно есть не что иное, как воля к смерти.
Многие выдающиеся учёные и философы не просто читали пьесы Шекспира, но внимательно изучали их. Среди них был и основатель психоанализа знаменитый З. Фрейд, который уделял персонажам пьес великого драматурга не меньше внимания, чем своим реальным пациентам (впрочем, мысль Х. Блума о том, что «Фрейд понимал, что в некотором смысле Шекспир создал психоанализ, изобразив работу человеческой души — в той мере, в какой сам Фрейд был в силах постигнуть и описать её», следует воспринимать всё-таки с известной долей юмора).
Наиболее известным его тезисом является трактовка образа Гамлета в духе сформулированного Фрейдом пресловутого «Эдипова комплекса». Я не собираюсь отбивать хлеб у психологов, но вне сомнения, поступки персонажей Шекспира (и тех, которых упоминал сам учёный, и многих других) представляют обширное поле для литературно-психологического анализа.
Вспомним знаменитую фрейдовскую триаду — «Оно», «Эго» («Я») и «Супер-эго» («Сверх-я»).
Мы видим человеческое «Я» как несчастное существо, исполняющее три рода службы и вследствие этого страдающее от угроз со стороны трех опасностей: внешнего мира, либидо «Оно» и суровости «Сверх-Я»,
— писал Зигмунд Фрейд, и терзания героев Шекспира служат лучшим подтверждением его слов. Инстинкты, влечения, страсти — это сущность «Оно», но в то же время они при определённых обстоятельствах могут стать и частью человеческого «Я».
Фрейд считал, что «Я» по отношению к «Оно» «похоже на всадника, который должен обуздать превосходящего его по силе коня; разница в том, что всадник пытается сделать это собственными силами, а „Я“ — заимствованными. Если всадник не хочет расстаться с конём, то ему не остаётся ничего другого, как вести коня туда, куда конь хочет; так и „Я“ превращает волю „Оно“ в действие, как будто бы это была его собственная воля».
В такой трактовке шекспировский Яго («ягоизм») — человек, с гипертрофированным Я и сильным либидо (Оно); супер-эго (моральный цензор) в нём практически отсутствует, и он не ощущает разницы между добром и злом. Яго разумен и расчетлив, и нельзя сказать, что конь «Оно» влечёт всадника куда ему заблагорассудится, скорее уж и седок, и его носитель превращаются в единое целое — некого зловещего кентавра, несущегося навстречу чужой и своей гибели.
Иное дело Макбет, «Супер-эго» которого, помимо его воли, постоянно напоминает о своём существовании, посылая видения погубленных честолюбцем людей. «Супер-эго» Гамлета имеет над ним сильную власть («то, что господствует в «Сверх-Я», является как бы чистой культурой инстинкта смерти, — писал Фрейд. — …чем больше человек овладевает своей агрессией, тем больше возрастает склонность его идеала (Сверх-Я) к агрессии против его «Я»), но всё-таки главная причина его драмы — это противоречия между структурами личности героя, который ищет гармонии, как, быть может, никто другой из персонажей Шекспира, но никак не может её обрести, что и является, по сути, причиной страшного финала («порвалась связь времен…»).
Воззрения Фрейда на природу человеческих инстинктов и страстей в течение жизни видоизменялись. В своём труде «По ту сторону принципа удовольствия (1920) он сформулировал новую дихотомию между жизненными инстинктами (Эросом) и инстинктами смерти (Танатосом). В соответствии с ней, сексуальные влечения, собственно, и являются влечениями к жизни: то, что они действуют в противовес другим влечениям, которые по своей функции ведут к смерти, определяет имеющуюся между ними противоположность; «инстинкты смерти», влечения к самосохранению, к власти и самоутверждению являются
частными влечениями, предназначенными к тому, чтобы обеспечить организму собственный путь к смерти и избежать всех других возможностей возвращения к неорганическому состоянию, кроме имманентных ему
.Реклама
Фрейд настаивал на резком различии, даже противоположности между Эросом и Танатосом.
Мы должны заключить, что «влечения к жизни» имеют больше дела с нашими внутренними восприятиями, выступая как нарушители мира, принося вместе с собой напряжения, разрешение которых воспринимается как удовольствие, — пишет основатель психоанализа. — Влечения же к смерти… непрерывно производят свою работу. Принцип удовольствия находится в подчинении у влечения к смерти.
Автор «Ромео и Джульетты» и «Макбета», будучи художником и творцом, а не учёным, не стремился чётко разделять или классифицировать формы человеческих вожделений. Но он сумел понять и отобразить в своих произведениях то, что любая страсть, независимо от того, является ли она созидательной или деструктивной, возвышенной или низменной, благородной или эгоистичной, замкнутая на самой себе, возведённая в абсолют и неограниченная в своём осуществлении, является, по сути, независимо от того как её назвать, одной из форм проявления «влечения к смерти». В этом, пожалуй, заключено коренное различие с идеями Зигмунда Фрейда.
Более того, в совершенстве разбиравшийся в том, что можно условно назвать «динамикой страсти», прекрасно понимавший ту изменчивость и непостоянство, которым подвержены человеческие эмоции, Шекспир чувствовал, что «идеальной страстью», которую жаждет увидеть зритель, может стать только «застывшая» в точке своего апогея любовь Ромео и Джульетты — не только потому, что продолжение истории могло бы разочаровать своим отклонением от канона, но и по той причине, что она полностью соответствует глубинной, имманентной сущности влечения как такового.
Иными словами, влечения жизни и влечения смерти, несмотря на всё своё различие, имеют в своей основе некое общее качество, которое с определённой долей условности можно назвать «тотальностью страсти», которое в своих крайних выражениях сближает и содержание, и последствия того пафоса, чьим порождением они являются.
Но что поможет защитить и самого человека, и общество от власти «немых, но мощных инстинктов смерти, которые стремятся к покою»? Может быть, такие духовные ценности, как моральные нормы, идеалы, чувство долга, которые, будучи восприняты человеком, становятся частью его самого, его «Супер-эго»?