Самый любимый и «самый отделанный рассказ» Чехова… Тысячи рецензий отмечают «предельную насыщенность символическими деталями, стройность и строгость композиции, глубоко философское осмысление главных вопросов бытия, концентрацию в пределах одного текста многих основных мотивов прозы Чехова». Что тут непонятного?
И все же… Почувствовали же подростки что-то такое, чему не нашли объяснения на уроке. А нам все понятно в этом рассказе?
В психологии есть такое понятие — слепое пятно. Это очевидные предметы и события, которые человек не воспринимает в силу разных причин — так компьютер «не видит» несовместимые с ним программы. Обнаружение своего «слепого пятна» — вещь довольно болезненная, но совершенно необходимая человеку для личностного и профессионального развития. Боюсь, что при изучении русской литературы в школе эта слепота стала нормой.
Мы привычно называем Чехова «мастером деталей», не задумываясь об их роли, очевидной для его современников. Всего две-три детали, на которые обычно не обращают внимания. Когда дело-то было? В пятницу Страстной недели Великого поста. Это сейчас про Великий пост большинство православных знает только, что перед ним — Масленица, а после него — Пасха. А во времена Чехова Страстную неделю верующие, независимо от сословий, старались проводить в церкви. Герой рассказа — сын дьяка и студент духовной академии, для которого служба в эти дни — святая обязанность. Если это знать, то строгий вопрос-утверждение к Василисе «Небось, была на Двенадцати Евангелиях?» вполне может вызвать немое удивление: «Я-то была…».
Двенадцать Евангелий — особое богослужение, на котором читаются двенадцать фрагментов из Евангелия, рассказывающих о последней встрече Христа с учениками, ночи, одиноко проведенной Им в Гефсиманском саду в ожидании смерти, предательства учениками, Его распятии и смерти… Страдания Господа переживаются и становятся частью личного духовного опыта. Именно в сопереживании Христу смысл этой службы.
А вот студент-семинарист вместо службы был на тяге, то есть на охоте, которая запрещена православным на время поста, а священнослужителям — вообще.
В таком контексте умствования студента приобретают смысл, противоположный тому, который в нем «находят» авторы учебников по литературе и школьных сочинений. Увлеченно пересказывая простым крестьянкам историю отречения Петра, смакуя эти сцены: «Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…», герой проводит кощунственную параллель между собой и Петром — как же, у них так много общего — пятница, костер. Добавим: и предательство, которое апостол Петр искупит своими страданиями. А вот искупит ли его студент духовной академии Иван Великопольский, который пока даже не осознает своего отступничества?
Впавший в уныние герой чувствует, что «этот внезапно наступивший холод нарушил во всём порядок и согласие, что самой природе жутко…» Чувствует это и читатель, однако без осмысления причин этой тоски и безысходности рассказ становится только изящной зарисовкой.
А. Чехов ироничен, беспощаден и тонок. Настолько, что это почти не воспринимается. Впрочем, это касается едва ли не всех произведений, изучаемых на уроках литературы.