Неужели не ясно, что старуху убил Порфирий Петрович?
И почему об этом нет исследований и статей?..
Ну или я не нашла. Приходится своим умишком доходить.
Нет, Раскольников, конечно, собирался ее убить. Точнее, теоретизировал. Право, мол, имею, старуха вредная, а я Наполеон,
Но он же совершенно больной. И физически, и душевно. Или психически. У него же по описанию все время температура, наверное, 38. И психика совершенно расшатана. Плюс гнусный климат, ужасные условия, плохое питание и всевозможные невзгоды. В Петербурге вообще трудно зимой рассудок при себе удержать. И вот он статейку-то написал, и даже в уме себе представлял: как он старуху убьет, потому что ему можно, он право имеет. Воображение изощрилось до деталей.
Но не убил — куда ему? Он же от слабости по стеночке ходит, все время в полубреду. И нервы. Он к ней только на разведку сходил — заложил папиросочницу, и то от впечатлительности чуть не помер. Да еще Лизавета все время там крутилась, ее куда? Он их и не убивал, и никогда бы не убил. Воображение одно, и лихорадка. И семейных неурядиц выше крыши.
А тут Порфирий. Ходит, нагнетает. Ничего прямо не говорит, но что-то знает. И НЛП какое-то применяет. Ее, говорит, наверное, убил кто-то из раскольников. И смотрит: вздрогнет? хорошо… Намекает, намекает Раскольникову, что он подозреваемый. «Видали бабочку перед свечкой? Ну, так вот он все будет, все будет около меня, как около свечки, кружиться; свобода не мила станет, станет задумываться, запутываться, сам себя кругом запутает, как в сетях, затревожит себя насмерть!» И статью ту самую «…имел удовольствие прочесть». «Убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит». «Да пусть, пусть его погуляет, пусть; я ведь и без того знаю, что он моя жертвочка и никуда не убежит от меня!»
Много ли больному сознанию надо? И топтуна подослал, который «убивец, убивец» — подсказывать. У него же были оперативники, агенты всякие. Но просто так шептать «убивец» — это было бы примитивно: нееет — потом, когда уж он вполне уверился, что убил, Порфирию ж этого мало — ему надо, чтобы Родион признался! Поэтому он с поистине демонической хитростью подсылает этого же «прохожего», что убивцем называл, — и тот извиняется: мол, зря сказал, прости! Ведь уже другой несчастный признался!
Тут уж больная голова Раскольникова совсем уезжает… Мало что убил, так еще и другого кого-то на каторгу пошлют! А что он убил — его уже Порфирий вполне убедил. Ему даже мерещилось, что он деньги спрятал сначала за обои, потом под камушек, но сколько было денег, что характерно, не знал: потому что
Он и был не в уме… И свел с ума его коварный Порфирий Петрович. А триста рублей подложить под камушек следователю было нетрудно. И наводящими вопросами заставить бедного больного «указать место». Для такого иезуита, как Порфирий, это уж было просто.
Все это в романе прописано совершенно ясно.
Так что преступление Раскольникова было вовсе не в убийстве — да об этом и писать бы не стоило, делов-то, старуха-другая. Пять старушек — рублик. Достоевский на каторге всяких убийц повидал, если они о чем и жалели, так о том, что попались. Но преступление Раскольников все-таки совершил.
А вульгарное ограбление и убийство двух старух — это сделал Порфирий Петрович. Статейку Раскольникова прочитал — и понял: вот на кого я убийство-то повешу. Удобнее кандидата не найти. Да как изящно все обставил, тонко, со вкусом. Все продумал, выбрал жертву, обмотал паутиной — и методично осуществил. И ведь ушел от расплаты.
Но он никаких таких теорий не разводил — денежки-то у старухи неплохие водились. По тем временам.