Перейти к предыдущей части статьи
Написанная широкими мазками, довольно грубо в сравнении с привычными, тонко прописанными работами — картина выделялась уже этим. И уже это могло бы, наверное, сделать эту вещь началом современной живописи. И это, безусловно, также не осталось незамеченным. Эта манера — непривычна.
Но прежде всего привлекал внимание сюжет картины.
В отличие от «Олимпии», здесь связь с классическим искусством живописи куда слабее. Еще и поэтому эта работа, в отличие от последующей «Олимпии», не прошла отбора на Парижский Салон.
Хотя было понятно, что Мане апеллирует к известной работе Джорджоне «Сельский концерт». Это известно, это осталось в воспоминаниях друга Мане А. Пруста: художник задумал перенести сцену Джорджоне в современные реалии.
Если верны воспоминания, то слова Мане: «я им покажу, как это делается…» — в принципе, указывают на то, что он вполне понимал, что создает провокацию.
Во-первых, это сюжетная провокация, с использованием классического (и значит, социально одобряемого!) сюжета в современности. Неспроста же Мане пишет сразу две картины, обыгрывающих классику? Почему в XVI веке можно, а в XIX-м нельзя?
И Мане на месте обнаженных женщин времен ренессанса (что само по себе «освящает» любое произведение того времени, ставя его вне всякой критики!) изображает обнаженную… а скорее голую, современную парижанку.
Третья провокация (да, именно третья; есть еще вторая, о которой чуть ниже) — манера, в которой картина написана. Все куда грубее, чем принято. Да еще и женщина, выведенная на передний план, будучи удивительно реалистичной, далека от принятого живописного идеала красоты.
И об обещанной второй из провокаций Мане… Современники, разумеется, поняли, что автор апеллирует к картине Джорджоне. Это не вызвало бы возмущения, будь «Завтрак на траве» написан в «соответствующей приличиям», классической же, идеализированной манере. Как те же многочисленные «Венеры», заполнившие Салон 1863 года.
Прочитав аналогию с «Сельским концертом», современники упустили еще одну, менее очевидную провокацию: композиция картины Мане соответствует фрагменту гравюры «Суд Париса» по рисунку Рафаэля. Уже не перекликается с ним, как с «Сельским концертом», а в точности повторяет.
Конечно, Джорджоне — совершеннейшая классика. Но Рафаэль — и вовсе «наше все», один из столпов искусства. Возможно, понимание, что почти порнографический в восприятии современников «Завтрак на траве» — прямая реплика Рафаэля, вызвало бы в разы большее возмущение.
Но эта аналогия была прочитана куда позже. На самом деле, так и неясно, зачем художник писал эту вещь именно такой. Можно ли было держаться ближе к общепринятой манере?
Естественно. Мане знал и любил искусство старых мастеров. И копировал классику, тот же «Сельский концерт» Джорджоне.
Но Джорджоне можно. И сам по себе сюжет праздника или пикника, веселой копании — можно.
Вот Николас Ланкре.
Зритель приходит на выставку, ожидая увидеть… увидеть то, что ожидает. То, что принято ожидать от посещения подобных мероприятий. Приходя на Салон, парижанин XIX века знал, что примерно его ждет. А живопись Мане столь не соответствует ожиданиям, что «срывает шаблон».
Мало того, что он переносит классику в современные реалии; изображает ее в грубоватой манере (хотя Мане, прошедший нормальную выучку, должен был уметь писать в общепринятой манере); он изображает вроде бы и всем понятную сцену, но… это только на первый взгляд.
Что делают персонажи картины? Как ни странно, это совсем не очевидно. Пара современных, прилично одетых парижан общается. Явно не обращая особого внимания на сидящую рядом обнаженную женщину. Что само по себе — ну никак не воспринималось как нечто запретное!
Вот Луи Эрсан, «Дафнис и Хлоя»… и это еще скромненько, у Эрсана есть другая версия этого же сюжета.
Луи Лангрене с теми же персонажами
Но здесь картины «замкнуты», отделены от зрителя.
Героиня же Мане занята тем, что смотрит… смотрит на нас, на зрителя! Напомню: не современного и ко всякому привычного зрителя, а на приличного парижского буржуа середины XIX века, привычного к классическому искусству.
Схожий взгляд и у одновременно написанной «Олимпии», но там это скорее оценивание зрителя.
Хотя ведь те же «венеры» тоже смотрят на зрителя и смотрят вполне призывно?
Вот уже упоминавшийся Поль Бодри:
У Мане взгляд — во-первых, словно «открытие» картины, предложение войти в ее пространство.
Во-вторых, модель Мане зрителя, кажется, рассматривает. Здесь нет эротизма, свойственного тем самым «венерам». Но нет и ни капли не то что стыда, а даже смущения. Нет даже явственной демонстрации себя. Нагота здесь, мало того что натуралистична, без намека на идеализацию, она словно воспринимается моделью как нечто совершенно нормальное. То ли «Ну как я вам?», то ли «А что, я не одета?».
Это — срыв шаблона. Так не должно быть.
Плюс общая неясность сюжета, свойственная и прототипу — картине Джорджоне. Почему это — «Сельский концерт», почему он такой? Почему Джорджоне (а может, Тициан?) выбрал такое название? Неясно.
Играет с названием и Мане. На Салон эта работа выставлялась, кажется, как «Купание», хотя собственно купания здесь меньше всего. У самого художника в разное время картина фигурирует то как что-то вроде «Компания из четверых» (что в то время могло намекать на вольные отношения внутри компании), то как собственно «Завтрак на траве».
Сюжет картины должен быть понятен, отношения внутри картины читаемы. Это — общепринятая норма, к этому привыкли. Картина может быть эротичной, если она понятна и апеллирует к общепринятому. Сама по себе развлекающаяся компания, вечеринка, праздник — нормальны.
Вот, например, «Винный магазин»
или пикник в изображении Ойгена Климша.
А это наш Алексей Корзухин.
Веселье, спиртное, совместные вечеринки мужчин и женщин — все это нормативно и допустимо, это часть жизни и это понятно. А вот совместное купание мужчин и женщин недопустимо. Точнее, в классических-то сюжетах встречается и не такое, но то священная классика…
Мане — не нормативен, непривычен и непонятен одновременно. Грубо говоря, на картине происходит не пойми что. Неспроста Мане взял за основу именно Джорджоне…
А непривычная манера живописи еще и привлекает к картине внимание. Известно, что в тогдашнем окружении эта вещь выглядела яркой, необычной и бросающейся в глаза.
Кстати, здесь присутствует пара животных.
- Во-первых, лягушка в левом нижнем углу, символ плодовитости, эротизма, в античных представлениях спутница Афродиты.Реклама
- Во-вторых, снегирь в верней части картины. Вроде бы тоже символизирующий определенного рода неразборчивость, но главное: снегирь — летом.
- Наконец, самая малая из «неувязок», словно намеренно выведенная на передний план: собственно завтрак, состоящий из фруктов, созревающих в разные сезоны.
Учитывая большой формат — 2×2,5 метра, все эти детали должны быть явно прочитаны… а в картинах Мане нет ничего случайного. Все вкупе — вызов, провокация, работающая сразу на нескольких уровнях. Явно рассчитанная на то, чтобы произвести впечатление. Хотя явно не на столь скандальное впечатление.
Получилось у Мане еще одно: это живопись, свободная от строгого сюжета, от привязки к мифологии, религии, истории. По сути, от необходимости рассказывать, от повествования. Похоже, это и сделало Мане негласным лидером возникшего вскоре кружка импрессионистов.
Хотя сам художник всю жизнь искал именно официального признания, показателем которого стал бы успех в Салоне. И добился — правда, уже в конце жизни.
А загадки, намеки и ребусы Мане станет включать в свои работы всю жизнь. И это снова — отдельная история…