Правда, особых планов у нас и не было. Мы просто хотели прокатиться за город, побродить по лесу, послушать, как шуршат под ногами опавшие листья. Всё это мы задумали в пятницу, когда светило солнце, под лёгкий ветерок кружились в вальсе всё те же листья, и никому не могло прийти в голову то, что к воскресенью погода всё же может нарушить наши планы, напомнив, что на дворе как-никак октябрь.
Наша старенькая «шестёрка» стояла под окном, но никому не хотелось ехать на ней в лес. Зачем? Гулять там под дождём и с препротивным настроением вернуться обратно? Мы сидели поникшие. Сын Коля водил пальцем по столу, муж уставился куда-то в угол. Разговаривать не хотелось.
Со стены на кухне на меня смотрел календарь. Изображённые на нём весёлые расписные матрёшки, маленькие и большие, ложки, ковши-утки так не вписывались в это серое утро… Тысячу раз я, наверное, смотрела на эту картинку, и взор уже привык к ней. И вдруг… вдруг в голове у меня молнией пролетела мысль: ну что мы зациклились на поездке в лес? Наладится погода — съездим. А сегодня… Сегодня мы поедем совсем в другое место!
Я вскочила со стула так порывисто, что надо мной закачалась люстра.
— Слушайте! — у меня аж дух перехватило от своей идеи. — Мы сегодня знаете куда махнём?
И не дожидаясь того, что мне ответят мои домочадцы, торопливо выпалила:
— Мы поедем на фабрику хохломской росписи!
Однако муж моим вдохновением не проникся.
— Куда ещё тебя понесло? На улице распутица, дождик, зачем тебе это в такую погоду надо? Да и ехать далеко! — аргументы сыпались из него, как из мешка.
Сын недоверчиво посмотрел на меня и спросил:
— А что, там интересно?
— Я не знаю, — говорю, — но уж то, что намного интереснее, чем скучать дома — это уж точно. Посмотришь, как (я кивнула на календарь) вот этих самых матрешек делают — другим расскажешь.
— Вау! — загорелся ребёнок. — Там их и потрогать дадут? И раскрасить?
— Дадут! — не моргнув глазом, сказала я (хотя в тот момент была не очень уверена в своих словах). — Ну что, едем?
…Через двадцать минут мы уже катили на машине за город.
Для компании взяли с собой племянницу. То, что девчонки увлекаются только куклами Барби — полнейшая ерунда. Настя, конечно, очень любит этих заграничных красавиц. Их у неё, наверное, штук пять. И одежды к ним целый ящик. А ещё к этим мини-моделям прилагаются маленькая комнатка, велосипед и… целая спортплощадка! Так что куколки Барби неспроста имеют такую красивую фигуру. Катание на игрушечном ярко-розовом велосипеде и занятия пусть на совсем маленькой, но всё же спортплощадке, зря не проходят!
Но как бы ни тяготела малышка к своим куколкам с милыми личиками, ей сразу понравилась эта идея — посмотреть, как делают «живых» (т.е. настоящих) матрёшек.
Пока мы ехали до Семёнова, где, собственно, и располагается фабрика Хохломской росписи, дети строили в машине предположения:
— А ведь матрёшка, наверное, долго делается! Её ведь не на станке вырезают, а руками.
— Зато красить быстро!
— Нет, красить тоже долго. Если один цвет попадёт на другой, они смешаются.
Муж, довольный тем, что на трассе почти не было машин, что-то напевал себе под нос, совершенно не обращая внимания на реплики, доносившиеся с заднего сиденья. Я ехала молча. Мысль об опрометчиво брошенной фразе, что матрёшек дадут подержать, а главное — покрасить, не давала мне покоя. А если не дадут — разочарований сколько будет!
Когда мы приехали в Семёнов, дождь кончился. Солнце робко появилось из-за туч, словно поприветствовало нас, и тут же пропало. Местный житель, пожилой основательный дядька, охотно показал дорогу на фабрику.
— Вы, чай, издалека прибыли? — улыбался он. — Вон и деток с собой взяли. Это правильно. Пусть посмотрят на русский народный промысел. Где ещё такое увидят?
То, что такого мы нигде больше не увидим, я поняла сразу, как очутилась за воротами фабрики. Экскурсия по цехам была ещё впереди, а перед нами, прямо на фабричной территории, возникла фигура русского мужика в лаптях, который сидел и вытачивал ложку. «Семён Ложкарь», — прочитали мы, подойдя поближе.
— Семён Ложкарь — образ собирательный, — пояснила нам экскурсовод, — ведь когда-то в этих местах не было семьи, где бы не умели вырезать ложки. И женщины-мастерицы тоже были. А ребятишек обучали этому, казалось бы, нехитрому ремеслу, с раннего детства. Вот только ложки сначала были самыми что ни на есть обыкновенными, разве только ручки имели резной узор. Красочные же ложки появились позднее. Впрочем, тогда же появились не только ложки, но и другая посуда.
«Ничего себе, — подумала я, шагая за экскурсоводом по направлению к фабрике, — выходит, что край этот прославила обычная
И вот она, фабрика. Первый цех, куда мы попадаем — деревообрабатывающий. Не успеваем мы открыть дверь, как в нос ударяет запах свежей древесины. Вокруг в тележках, в лотках, да и просто прямо на полу — стружки, опилки, мелкие и крупные. И… несметное множество заготовок. Всяких. Больше всего, конечно, матрёшек.
Хотя… какие там матрёшки! Белые, безликие фигурки, лишь отдалённо, формой напоминающие деревянную расписную куклу. Даже не верится, что позже все эти заготовки превратятся в милых сердцу и глазу матрёшек.
У станков работают иногда по одному, иногда по двое (один вытачивает, другой снимает готовую деталь), но все, без исключения — в косынках, кепках и очках. Высокие обороты деревообрабатывающего станка выбрасывают в воздух столько опилок, что они летят не только в воздух, а могут попасть и в волосы, и в глаза.
— Техника безопасности — на первом месте, — предупреждает экскурсовод и приглашает нас пройти в следующий цех.
А там… Нет, древесиной уже не пахнет. В воздухе витает запах лака, краски и ещё чего-то необъяснимого, но очень приятного «на нюх». Вот тут матрёшечки уже более похожи сами на себя. Тут их раскрашивают. У каждой мастерицы — свой рабочий стол и своя отдельная операция. Одна рисует только лицо, другая — косынку (косынки у матрёшек тоже разные по цвету: жёлтые, красные или зелёные), третья — узор на фартучке.
— Они здесь наполовину готовые, — шепчет сын. Его слова долетают до нашего экскурсовода.
— Нет, не наполовину, — объясняет она. — Весь процесс превращения заготовки в матрёшку длится два месяца. Это мало — только расписать деревяшку. Весь секрет заключается в том, что разрисованные матрёшки (а также ложки и другая деревянная посуда) отправляются в специальную печь, где металлическая порошковая грунтовка, глина и лак сплавляются в позолоту. Вот тогда-то изделие приобретает золотистый оттенок, ведь недаром же хохлому называют «золотой».
Пока сын слушает, открыв рот (а он-то, бестолковый, думал, что всё так просто: нарисовал на дереве узорчик, покрыл лаком — и вот тебе, пожалуйста, готовое изделие!), Насте дают подержать в руках большую матрёшку, внутри которой, по замыслу, располагается ещё 21 штука, мал-мала меньше.
Коле тоже очень хочется что-нибудь взять и повертеть в руках, но он стесняется попросить. А экскурсовод словно читает его мысли.
— Смотри, какие гири, — говорит она, — возьми одну.
— Так она же тяжёлая, — удивляется сын, — разве я её подниму?
К неописуемому удивлению всех нас, экскурсовод берёт одной рукой две гири и подаёт их Николаю. Видя эту сцену, мастерицы тихонько смеются. «Гири» оказываются пустыми внутри, а следовательно, очень лёгкими. Раскрашены они также в хохломских мотивах, и мы интересуемся, кому это понадобились столь странные гимнастические снаряды.
— Иногда поступают отдельные заказы, которые выполняем в единичных экземплярах, — охотно рассказывает нам экскурсовод. — К примеру, один раз поступил заказ — сделать матрёшек с лицами наших знаменитых хоккеистов. Так мы им даже клюшки подрисовывали. И номера спортивные, чтобы было понятно.
Тут же на полке стоят пробные экземпляры «матрёшек-спортсменов», а также матрёшки-снегурочки, матрёшки-Дед-Морозы и прочие «экспонаты», которые сделаны под заказ.