Я был во всех областных центрах Беларуси. Гродно мне нравится своей польской, средневековой архитектурой и европейскостью. Брест — широкими улицами и пешеходными улицами. Гомель — пастельными тонами зданий и забавными чугунными фигурками людей и животных по всему городу. Витебск произвел впечатление своим убранством под Новый год, Могилев — аккуратным центром.
Еще больше нравятся провинциальные, совсем небольшие белорусские города, где есть аккуратность и нет провинциальности — той самой одиозной культурно-экономической пропасти между городом и деревней, хорошо нам известной в России или Украине. Именно в них, певучих Полоцке и Логойске, Орше и Лукомле, Мозыре и Мстиславле, берущих свои начала в XII−XIII веках, аккуратных и недооцененных, я считаю, и есть соль земли белорусской.
Большую библиотеку в виде чупа-чупсины, которая является символом и в которую ходят разве что неопытные туристы? Или, может, белорусский Диснейленд? Или что-то еще, почерпнутого из туристического описания города?
Честно, я не знаю. Я долго подбирал, что же посмотреть в Минске. И решил во второй раз приехать в Троицкое предместье — до конца не убитую душу Минска или ее последний осколок. Или, на худой конец, в какой парк Челюскинцев или Ботанический сад. Смотреть особо, и не особо тоже, в Минске нечего.
Троицкое предместье примечательно тем, что это не отстроенный, старый Минск. Каким он был еще до войны, с той архитектурой XIX века. А все остальное — то, что было отстроено уже после войны. То есть на 90% Минск — это депрессивный сталинский ампир. Серые, глыбоподобные и мрачно пафосные Дворцы Республики и разного рода университеты культуры (в которых культуры и эстетики — как культуры в безжалостном драконе или неуклюжем африканском носороге) подавляют, нависая сверху железобетонной доминантой, так что ты ощущаешь себя мелкой букашкой, от которой требуется одно: «жестачайшее подчинение», как любит повторять Президент страны.
Какие-то однотипные, бесцветные и депрессивные административные здания на сто пятьдесят одинаковых бетонных окон, и даже жилые новострои, отгроханные только недавно, не улыбают, а вызывают непонятное чувство тревоги, депрессии, тоски. Представить себя живущим или работающим на каком двенадцатом этаже такой мрачной серой глыбы на двести кабинетов или пятьсот двадцать ячеек-квартир — ощутить себя клонированной букашкой, замурованной в бетонный муравейник без надежды на солнце и радость, если ты не думаешь уехать из Минска навсегда.
Я долго искал, что же меня подспудно обрадует, заставит невольно улыбнуться в центре Минска, среди всех этих неулыбчивых министерств, однотипных рекламных витрин и напряженных лиц местных жителей. И не нашел ничего.
Лишь один раз в одном из переулков привиделось мне мельком какое-то старое-престарое здание в красном кирпиче и неистовом плюще, вызвавшее смутный отклик из детства, но и оно было тут же задавлено тем безрадостным серым, что было вокруг, а ля: «А-ха-ха! А что это тут, кусочек средиземноморского солнца? Плющ и цветочки по всем стенам? Скромный уют и тихая радость? А вот мы вас проглотим, задушим, задавим. Э-хе-хе!»
«Немного солнца в холодной воде» — Ботанический сад. На следующий день я отправился туда. Рекламка обещала экзотические и местные виды растений, отдых от шума и суеты, неспешные прогулки по тенистым аллеям.
Прогулок особо не получилось, весь день лило как из ведра, но дождь меня не испугал. У входа, в кассе с малюпусенькой дырочкой, к которой приходилось наклоняться, чтобы как-то разобрать, что тебе бормочут по ту сторону, типичная тетя-совковый продавец билетов продала мне билет за 7 руб. (3,5 долл.), заодно поинтересовавшись, чего в такую погоду мне не сиделось дома. (Подмечено, такие тети-моти часто, кроме дурного сервиса и своих прямых функций продавать тебе товар, еще и имеют мнения, которые озвучивают.) А тут же за углом, ровно в одном метре, в другом окошке сидел дядька-мадядька в какой-то форме со строгим лицом, который эти билеты надрывал. То есть тетя-мотя их продавала, а дядька-мадядька тут же их надрывал. Вот такой симбиоз, такое вот взаимовыгодное дополнение.
Сам Ботанический сад, если бы не дождь, понравился. Чем-то похожий на скромный французский Тюильри, которому не хватило немножко солнца и «множко» гостеприимства и сервиса обслуживающего его персонала, от этого он казался еще печальнее и трогательнее, так становилось его жалко.
Но, как говорится, сад тут ни при чем, при чем тут — люди. Липовые и ореховые аллеи, столетние дубы и клумбы с цветами радовали глаз даже под неослабевающим дождем. В подходящую погоду здесь должно быть неплохо, особенно для уединенных или романтических прогулок.
Вернувшись обратно и кое-как подсушившись, я сдал номер и уже двадцать минут спустя сидел в маршрутке, с радостью в -дцатый раз прощаясь с дождливым Минском, немного виноватясь за то, что не могу его, мрачный, полюбить.
Извини, дорогой, несчастный Минск, но мое сердце там, где нет железобетонных джунглей и вездесущих толп, так как считаю, что человек должен жить свободным, насколько это возможно. И в этом не виноваты ни ты, ни я…