Дело в том, что Советское правительство с 1932 года окончательно перестало выпускать писателя за рубеж, на лечение и жизнь в тёплой Италии, продолжая ожидать от «Буревестника революции» дальнейших од и дифирамбов в свой адрес.
Особняк Степана Рябушинского, построенный для него в 1902 году великим русским архитектором Шехтелем и находившийся после спешного бегства в 1917 году хозяев на балансе Моссовета, как нельзя более подходил на роль «золотой клетки» для пролетарского писателя.
Здесь находился рабочий кабинет Максима Горького, его многотомная библиотека, крупнейшая в мире коллекция японских миниатюрных фигурок — нэцкэ.
Здесь же проживали его родственники, семья — невестка с внучками Марфой и Дарьей.
В конце 60-х, начале 70-х годов с внучками писателя, продолжавшими занимать второй этаж особняка, удалось-таки договориться в обмен на выделение каждой из них трёхкомнатной квартиры в центре города и персональной машины «Волга» с личным водителем. Для этого потребовалось выпустить специальное
Следы пребывания любимых внучек писателя, а тогда — профессоров, докторов филологических наук, ещё оставались на стенах в виде стендов, рассказывающих о многочисленных трудах учёных-популяризаторов творчества деда в стиле «Горький и мордовская литература»; «Горький и мировая литература»; «Горький и туркменская литература»
Но второй этаж по-прежнему был закрыт для посетителей. К сожалению, потому, что наверху было самое интересное, туда что-то тянуло, как будто там были материализованные следы пребывания старых хозяев дома — самих Рябушинских.
Да, внизу были великолепные интерьеры, разработанные в стиле подводного мира талантливым и неистовым Врубелем. Внизу были картины известнейших художников, богатейшая библиотека в помещении, обтянутом вместо обоев китайским шелком насыщенного зелёного цвета и с неповторимым рельефным потолком, был рабочий кабинет уважаемого мной писателя, автора в первую очередь интереснейшего эпохального романа «Жизнь Клима Самгина».
На первом этаже была, в конце-то концов, знаменитая лестница-волна, высеченная из итальянского мрамора, имитирующая то ли вспененную волну бушующего моря, то ли стремительную горную речку, ворвавшуюся в горное ущелье и с неистовым грохотом несущуюся вниз, выгибаясь и ускользая от неприступных скал. Были чудные и завораживающие взгляд изгибы дерева, были уникальные двери из тёмной вишни, были резные украшения и массивные ручки из бронзы…
Но духа, энергетики, созданной и оставленной прежними хозяевами здания, тогда не было… Может, это само время растворило без остатка чувства и эмоции прежних обитателей, а может, бури, вызванные двойственностью положения писателя, да и его личная трагедия с сыном Максимом нивелировала, стёрла всё происходившее здесь ранее.
Слишком жестким напильником прошлась эта трагедия не только в сознании семьи, но и впилась кровавой отметиной в судьбу всей страны. Оставление Максима пьяного, беспомощного, на траве подмосковной дачи Горьких в Горках-10, после которого он умер от воспаления лёгких, было объявлено происками многочисленных затаившихся врагов, нанёсших «предательский удар в спину пролетарского писателя», и наряду с убийством Кирова в том же 1934 году позволило начать и оправдало «большой террор», развязанный в стране наркомом НКВД Генрихом Ягодой.
И вот я снова здесь, через тридцать с лишним лет после первого посещения. Так же оглаживаю округлости великолепной лестницы ручной, работы спускаясь по ней вниз, присматриваясь к уникальному светильнику-люстре, представляющемуся в зависимости от угла зрения то осьминогом, то морской черепахой, то медузой.
Не покидает странное чувство — всё здесь не только остановилось, похоже, что время здесь вообще умерло напрочь. Какое-то чувство заброшенности, тлена не покидает с первой минуты — стёкла шикарных круглых окон, обрамленных витиеватой деревянной резьбой давно не мыты. Кожаная мебель не то что не реставрировалась никогда, она просто утратила свой цвет от пыли и затёртости. Такое чувство, что даже уникальный китайский шёлк, натянутый на стены библиотеки и казавшийся в прошлый раз впитавшим такие яркие и насыщенные цвета, теперь побледнел и совсем потерял свой вид.
Подобное впечатление усиливали служительницы дома-музея, восседавшие с брезгливо-отсутствующим видом в каждой, даже самой малюсенькой комнатушке. Вызывало недоумение отсутствие таких привычных теперь интерактивных информационных стендов. Какая-то скудная информация, отпечатанная, похоже, ещё на механической печатной машинке писателя, была сиротливо разложена и развешана кое-где в файлах.
Даже парадный вход — одна из достопримечательностей здания — оказался закрыт снаружи нелепым огромным амбарным замком, продетым в звенья давно проржавевшей железной цепи, и пробираться пришлось через калитку сада, практически с чёрного хода, где только у самой двери обнаружилась скромная табличка с информацией, что это — музей, и что он открыт, действующий.
Но главная цель визита к этой достопримечательности Москвы всё же была достигнута — в этот раз удалось попасть в ещё не до конца отреставрированное с 80-х годов (Ау! Господин Мединский…) прежде тайное помещение — домовую часовню, молельную комнату здания.
Дело в том, что Рябушинские были выходцами из крестьян Ребушинской слободы, Пафнутьево-Боровского монастыря Калужской губернии, старообрядцами.
Преследования старообрядцев продолжалось в Империи вплоть до 1905 года, и Шехтель, по просьбе заказчика, сделал всё, чтобы не подчёркивать предназначение помещения в купольной части здания.
Как и любые группы людей, подвергавшихся гонениям что по религиозным признакам, что сословным, что национальным, вынуждены были «делать себя сами», без ожидания помощи от окружения и связей, в расчёте только на себя, да на Бога, этакие «яппи» по-современному.
Но как говорится, «На Бога надейся, а сам не плошай!», они «сделали себя», подняв не только своё благосостояние, но и престиж страны, открыв ситценабивные фабрики и перестроив все ткацкое производство. Они сняли Россию в конце XIX века с «льняной иглы» и начали поставлять по всему миру готовую продукцию, взамен практиковавшейся ранее тупой отправки сырья.
Это было уже третье поколение промышленников и купцов-миллионеров, представителей одного из самых богатых и влиятельных семейств мира того времени — восемь родных братьев и пять сестёр из шестнадцати доживших до совершеннолетия детей Павла Михайловича и его красавицы-супруги, которая была моложе его на 32 года.
Вся семья занималась производством, внедрением в России всего самого передового, прогрессивных технологий, создав в стране первый автомобильный завод АМО и первый в Европе аэродинамический институт.
Организовывали и финансировали географические экспедиции, занимались наукой и издательством, общественной и религиозной деятельностью, экономикой, спонсировали и поддерживали театры.
И всё их многомиллионное богатство работало на благо страны, было создано исключительно трудом трёх поколений патриотов своей родины.
Именно патриотов, а не нуворишей, получивших свои богатства в мгновение ока по сомнительным современным схемам в период разграбления страны. Занимались просветительской деятельностью: с литературным журналом «Золотое руно», издаваемым одним из них, Николаем, сотрудничали Валерий Брюсов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, художник Евгений Лансере. Павел Павлович издавал газеты «Слово Церкви», «Утро России», «Народная газета».
И вот что почудилось в этот раз: в тайной часовне, имеющей сводчатый потолок с видимым кусочком неба и созданной с подчёркнутым аскетизмом древних христианских храмов, каким-то чудом сохранилась ещё часть энергии, созданной этими удивительными людьми — Рябушинскими.
То ли сконцентрировалась в росписи стен… То ли в древнем символе Иисуса Христа — рыбе с крестом над ней и надписью на греческом языке «Jesous Christos, Theou Uios, Soter»…
То ли растеклась по причудливому полу паркета в виде лучей, исходящих в направлении от алтаря… И несмотря на то, что алтарь с находившимися здесь когда-то древними иконами из крупнейшей когда-то коллекции икон Степана до сих пор не восстановлен, в душе сразу возникло понимание, что место это — намоленное. И что в округлое оконце в куполе помещения с неба заглядывало и светило не только дневное солнце и ночные звёзды.
И возникло понимание, что если хоть где-то в России сохранилась подобная энергия, то это может внушать надежду. И для страны, и для людей…