Помимо воли и представления о вещах, в сегодняшнем мире есть еще одна сила, которая движет и политику, и историю, и самого человека. Сила эта — ложь, или, скажем, то же шопенгауэровское представление о мире и вещах, с намеренным трактованием в свою пользу.
То, что человек учится лгать с младых ногтей и за его ложью, белой и не очень, лежат вполне понятные и порой даже благие намерения, знают все. Ведь что по своей сути есть, например, этика и нормы поведения, например, незавуалированная ложь ради сохранения мира и порядка, когда мы видим и думаем одно, но воспитание нас вынуждает говорить другое? Что есть отношение между полами — если это не искренняя любовь, то что иное, если не общепринятое взаимное одурачивание, подогретое основным инстинктом и социумным comme il faut, когда он говорит ей, что она самая красивая и хозяйственная, а она ему, что он самый умный и сильный?
Разве наша история — не собрание мифов Др. Греции, с ее жителями среднерусского Олимпа и храбрыми героями, с целью поддержания своей хрупкой национальной гордости и исторической значимости, без которых, как нас убедили, мы никак не можем — когда-то и дело одни Зевсы и Аресы свергаются со своих пьедесталов, а другие, до этого падшие, водружаются на их место, чтобы и их потом скопом снести в царство Аида? Ведь не зря историки «историю пишут и переписывают», не зря который год мы не можем определиться, что нам записать в наших новых учебниках истории, словно правда нас действительно перестала устраивать — так как же к ней можно относиться, если не как к собранию лживых, нарциссических сочинений?
Разве наша политика с ее плутоватыми политиками, еще в недавнем прошлом — убежденными коммунистами, а сегодня — не менее убежденными демократами, с ее хитрой дипломатией, двойными и тройными стандартами, бесконечной подтасовкой фактов в свою пользу, присоединением территорий с целыми народами, захватническими войнами, которые позже объявлялись освободительными и оборонительными, не есть самый настоящий обман, даже в отношении нас самих?
Разве наши СМИ — не средоточие умопомрачительных вымыслов и домыслов, а также императивного желания видеть только свою правду и праведность, с телевизионными сказочниками-интерпретаторами, на один, выгодный нам лад расшифровывающими все, что попадается в их сети, чтобы не оставить и доли возможности нам самим что-то постичь своим умом, своей совестью и сделать свои выводы?
(Так и хочется в сердцах воскликнуть: «О, горе, тебе человек, горе! Ибо всю жизнь вынужден ты лгать и притворяться, не смея быть самим собой, думать и говорить то, что велят тебе сердце и разум! Горе, ибо нет несчастнее того, кому отказано в праве быть самим собой — думать и говорить то, что видят глаза его, постигает разум его!»)
Вся наша беда в том, что при всей своей единоличной правде, с позиций истинности мы остаемся все так же лживы. По тому же Шопенгауэру, посредством своей воли и своего субъективного понимания вещей мы стремимся одержать верх в споре над противником и быть правыми, но на самом деле совершенно не стремимся приблизиться к той самой истине, которую якобы все время ищем. Иными словами, правда нас интересует настолько, насколько она наша, выгодная нам. А правда, нам не выгодная, у нас называется ложью и нами отвергается.
Доказательством тому является вся наша громогласная риторика за нас и против всех, полное отсутствие какой-либо здравой самокритики и признания ошибок. А можем ли мы себе на минуту представить такое же прилюдное признание своей неправоты, неправомочности действий, нарушение закона, как раз за разом признаем за собой соблюдение законов, правильность и праведность действий и поступков? Я такого представить не могу. А ведь уже такая святая убежденность в своей безупречной правоте — повод для сомнения в ней.
Слабость наших позиций в том, что по своей эмоциональной природе и клановости мышления, когда прав должен быть именно свой — своего племени и роду, а не тот, кто может быть прав, мы изначально исходим не из объективных позиций истинности, а из своих эмоциональных предпочтений и симпатий, на их основе выстраивая всю доказательную и аргументационную базу. То есть сначала позиция — потом аргументы и доводы в ее защиту. А не так, как должно быть у думающих людей: сначала мы разбираемся, а уже потом, в зависимости от фактов и выводов, формируем свою позицию про или контра. Отсюда и получается, что мы всегда правы, а все остальные нет.
Хорошим примером такой клановости мышления считаю один свой, довольно банальный, но показательный разговор с начальником — умной, образованной, но такой «своей в доску» женщиной. Когда на вопрос, что я буду делать, если мой ребенок придет домой в слезах и скажет, что его обидел «вон тот дядя», я ответил, что постараюсь выяснить и у своего ребенка, и у «того дяди», что случилось, и если мой ребенок явно неправ, спуску ему не дам, моя женщина-начальник не выдержала и возмутилась:
— А я бы порвала этого мужика!
— Даже если ваше дитя повело себя как скотина — дралось, обзывалось, притворялось, умываясь перед вами слезами — лгало? — спросил я.
— Мой ребенок так вести себя никогда не станет!
В этом все мы. Мы не можем «обзываться, драться, притворяться». Они — всегда. Но не мы. Правда и истина не могут быть ни на чьей иной стороне, кроме нашей. И уже с этого все начинается.
И это все при том, что все наше прошлое, большая часть 20-го века — одна сплошная, большая ложь. Ложь, в которой есть место всем — и великому, и низкому, и хорошему, и плохому. Но одно не отнять: ложь и о великом, и о низком, и о хорошем, и плохом. Такой вот парадокс: наше прошлое — общепризнанная ложь, но в крови нашей бежит генетическая правда.
Может ли вообще в нашем ментальном поле быть такое понятие, как «независимая правда», и напоминать правду, а не свод полуправд из выгодной лжи и обмана? Может. Но только тогда, когда мы на своем пути к правде очистимся от всего того, что искать ее мешает: национальной, религиозной и гендерной принадлежности — и перестанем в ней искать какие-либо выгоды. Вот тогда у нас может получится быть более-менее объективными и менее лживыми.