Надо сказать, действительно — жарили, особенно лаосцы и вьетнамцы. Но жарили они ее во-первых, от бедности, а во-вторых — нравилась им жареная селедка. Вопрос же неизъяснимого амбре решался простым открыванием повсюду окон, что в нашем теплом климате было просто и радикально. Могу сказать, что лично моя национальная толерантность от селедочного запаха не пострадала, а у кого она пострадала — немного, значит, для этого надо было…
Но мне в годы учебы в Одесском университете довелось больше общаться не с «индокитаем», а с немцами, чехами и кубинцами. Что я вам скажу? Отличные были ребята. Культурные, веселые и дружелюбные. И в быту аккуратные. И толерантные к нашим бытовым недостаткам (а то, может, некоторые думают, что у нас их нету).
В данной заметочке я вообще-то наладилась рассказать о кубинцах. У нас на курсе их было, чтоб не соврать, человек тридцать. Всех цветов: от вполне белокожих, оливковых, шоколадных — и до совершенно черных, как антрацит. И мне еще повезло с двумя ихними девушками в одной комнате проживать. То есть сначала повезло, а в последующие годы я уж сама заявку подавала, чтоб с ними.
Учились они — что бы там ни говорили про кубинскую лень и страсть к развлечениям — как звери. Плохо зная русский язык, писали конспекты плохо, а потом, в общежитии — брали у нас и переписывали заново. Разбирались, вопросы задавали. Старались ужасно. Причем все — не было ни одного бездельника: слишком трудно у них было попасть на учебу за границу. А кроме того, они знали: если кто-то из них, не приведи господь, не доучится, дома ему от партийного начальства мало не будет, да еще и деньги, на него потраченные, взыщут. А денег у них не было — социализм, какие деньги? Они часы наручные у нас первый раз в жизни приобрели на стипендию и гордились ими, как автомобилями.
Потом, говорят, уже в 80-х, появились среди них и лентяи — вероятно, блатные. Система, как обычно, начала трещать и разваливаться под напором пережитков. Но это потом. В 70-х они еще все были энтузиасты — ведь социализм у них был еще совсем новенький. И они очень верили в светлое будущее и справедливый рай для трудящихся при полном государственном распределении всех благ.
Помимо учебы, конечно, были у нас с ними и разговоры — в меру их слабоватого знания русского, каковое с успехом компенсировалось живым желанием язык выучить. И они его выучили — к пятому курсу, когда наши отличники в большинстве сползли на троечки, все наши кубинцы выбились в твердых отличников. Ну, а мы потихоньку начали сами собой понимать испанский, и что интересно, сколько уж лет прошло, а когда ко мне в блог давеча пришел испанский человек — оказалось, что я его кое-как понимаю!
Но самую главную практику обоюдного лингвистического обмена давала, конечно, любовь. А как же? Ведь коллектив девушек у нас был в основном из области, а то и деревенских. Неизбалованных вниманием и куртуазным обхождением. Не всякий деревенский парубок кидается открывать перед девушкой двери, не каждый картинно снимает шляпу при встрече, а уж о кидании плащей под ноги сеньоритам у нас как-то и вообще не слыхивали. А что касается красивых словесных выражений… Нет, наши ребята замечательные, но вот с вербальной составляющей ухаживания у них как-то не очень благополучно. «Ты, Галь, это… тово… ну, в общем, пошли на танцы?» — вот где-то и весь галантерейный набор.
А как ухаживали наши латиносы, как цветисто ухаживали! Какие открытки девушкам писали — я-то знаю, и сама получала, и другие ко мне приходили ошибки править! «У меня был сад, в нем были цветы, но когда я увидел тебя, я понял, что в нем не было цветов», — ну скажите, какая Галя из Великодолиновки устоит перед такой открыткой? А как они танцевали! Ну как танцуют латиноамериканцы — представьте себе сами. Огонь и страсть! И что против ихней самбы-румбы наше топтание впритирку?! До нас ламбада вон когда докатилась, а они еще тогда наших девушек ею совращали.
Вдобавок еще выяснилось такое приятное обстоятельство, что у них, как во многих бедных странах, полнота считалась большим достоинством. И наши малость полноватые девушки, которые привыкли чувствовать себя не самыми красивыми, вдруг оказались королевами! Мир перевернулся и засверкал. Романы цвели бурным цветом.
Надо сказать, что взгляды на брак у них сильно от наших отличаются. Если у нас как-то так спокон веков считается, что надо пораньше выйти замуж, а до того, конечно, ни-ни — кто достался в мужья, с тем век и живи, то у них бурная романтическая деятельность начинается лет в 14−15 (южные дети рано созревают), а вот жениться и замуж выходить они предпочитают лет в 25−28, не раньше. А что же посередине, спросите вы? Мы тоже спросили, и они ответили: надо пробовать!
Их социализм отличался от нашего, собственно, только этим: спокойным отношением к любви. У них это не считалось ничем поганым и неприличным, и в их гостиничные номера не врывались в 23−00 обезумевшие от нравственности коридорные тетушки. Видимо, сказался характер самого Фиделя, который был очень не дурак по женской части, этого не скрывал, и народ это воспринимал на ура. Ему это не помешало быть пламенным коммунистом. Правда, и коммунизму это не помогло.
Были, конечно, и грустные эпизоды, в частности то, что наши-то комсомольские вожди эту здоровую точку зрения отнюдь не исповедовали, и некоторым девушкам досталось по комсомольской линии. Причем больше всех пострадала как раз та, которая честно собиралась выйти за своего антрацитового кабальеро замуж по всей форме — ее выперли из общаги «за аморалку» и перевели на заочный. Потом она все равно за него вышла, потому что любовь была совершенно неземная, и смотрелись они рядом зашибительно — белая как лебедь красавица и черный как уголь жених с ослепительной улыбкой.
Но в общем это, конечно, был положительный опыт дружбы народов. И не только из-за романсов. С ними было интересно, они как на подбор все были приветливые, общительные и очень культурные ребята. Возможно, только таких и отбирали для заграницы. Мы дружили в годы учебы, потом переписывались, посылали друг другу фотографии детей, и они даже как-то раз умудрились приехать к нам в гости, ведь после окончания университета они стали там уважаемыми людьми на хороших должностях.
Потом, когда у нас пошла перестройка, гласность и построение капитализма, Фидель зачислил нас в ревизионисты и поссорился. Тогда я и перестала им писать — мало ли что, лучше не рисковать, еще испортишь людям жизнь письмами от «изменников делу коммунизма». Так что теперь не знаю, что с ними всеми стало. А жаль, хорошие были ребята.
От политики простым людям вообще одни осложнения.