Дед по материнской линии. Могучий как дуб. Грубоватый и справедливый. Деловой и малоразговорчивый. Начальник карьера. Последние мои воспоминания о нем — мой приезд, когда мне было лет пятнадцать. Таз с клубникой и горой сахара на кухне. «Жигулевское» со сметаной. Кличка «Бобёр», которую мы с братом ему дали…
Мой дядька. Дядя Т. Ушел в сорок восемь. Пятый этаж. Четырехкомнатная квартира, за которую нечем платить. Караси в сметане. Смущенные жесты рабочих рук. Развод, забвение, никомуненужность. Алкоголь. Болезнь. Смертная тоска и одинокое угасание. Молодой, красивый, «золотые руки». Таким вот и смотрит с могильной фотографии…
Моя бабушка по отцовской линии. Маленькая, сентиментальная баба Ш. Закрывала форточки специальной палкой, потому что не дотягивалась. Жарила цветную капусту и клала в борщ огурцы. Говорят, сильно болела. Теперь лежит где-то рядом с моим дедом и моим дядькой. А где, я даже не знаю…
Другие родственники. Кто они были мне — даже не назову. Умер. Умерла. Умерли. Этот курил много и вечно балагурил. Эта была ворчливая. А эта добрая. А этот был единственно грамотным в селе председателем, как Гоголь, отказался от еды, лег и тихо умер… И всех уже нет…
На подходе и другие. Самые стойкие. Самые «жизненепробиваемые». Дед В. Отец моего отца. Если мне и хотелось когда-либо на кого походить, то на него. Полковник, дошедший до Берлина. Или Будапешта — точно не помню. Подтянутый. Оптимистичный. Вся грудь в орденах. Причмокивает и потирает подбородок рукой. Сколько ему? Девяносто. Почти слепой. Почти глухой. И все такой же подтянутый и жизнелюбивый. Ах, деда Ваня, деда Ваня. Как бы мы могли жить и дружить с тобой. Если бы не развод мамы с отцом. Если бы не пять тысяч километров между нами. Если бы не эта дурацкая жизнь, от которой так болит, так болит…
Мы могли бы ходить с тобой на рыбалку. Могли бы ремонтировать что-нибудь в гараже. И ходить вместе на огород, где бы ты вырывал самую большую морковку и давал мне. Ты бы давал мне мужские наставления. Учил меня уму-разуму. Иногда бы сердился на меня за мою глупость и никогда бы не кричал. Потому что ты всегда был справедливым.
Моя бабушка Л., мамина мама. Восемьдесят восемь. Еще недавно, только вчера ты бегала по своим огородам, к подружкам, на хор. И сердилась на меня. Даже ревновала. А сейчас… сейчас ты отстранена. Где-то далеко. Вроде и рядом, а вроде и нет. Как те, кто уже мыслями там.
Фасолевый суп и грибы в банках. Кислое молоко на подоконнике. Газета «Порадница». Украинские песни. Фотоальбомы советских времен. Алушта. Сочи. Батуми…
Поезда. Киев. Ровно. Коростень. Подруга в странной квартире с высокими потолками. Теперь ее нет. Апрельские ливни. Грубка. Печеная картошка. Селедка с подсолнечным маслом. Терпкий самогон. Крестины. Грубоватые улыбчивые лица…
Каждый год уходят твои друзья и знакомые. Эта. Этот. Эти. Те подруги, с которыми мы, кажется, еще вчера, сажали капусту и пели песни. «Игарок». «Какаруза». «Ходимо». И были вы все бодры и жизнелюбивы. А теперь… теперь ты изо всех сил вглядываешься в лица своих соратников. Прикасаешься рукой к руке. И слова твои наполнены любовью. И каждая встреча — словно прощание. «До свиданья, мой друг, до свиданья…».
Какая странная жизнь. Какая быстрая. И какая глупая. Прожить ее, чтобы в конце понять, что все, что тебе нужно — это быть рядом. Рядом с теми, кто тебе дорог. Рядом с теми, кто любит тебя. Рядом с теми, кто уходит. Быть рядом…