Вова П. был моим другом детства. Очень раннего детства. Другом, от которого осталось две морщинистые, как лицо древней старухи, фотографии и смутные воспоминания, большая часть из которых была скорее рассказами моей мамы о нашем детстве и о нас, а не чем-то реальном, канувшем в далекое прошлое, о чем помнил и я сам…
Военный городок с цыганами, которые якобы воровали маленьких детей, игрушечные фигурки запорожских казаков, которые заправски дымили вставленными им в дырку-рот сигаретами, и то, «как мама Вовы отшлепала его за то, что он потерял сестренку А.» — вот, пожалуй, и все, что я запомнил о своем друге детства Вове П. и том далеком времени. Позже я неоднократно слышал от мамы, что Вова «женился, развелся, получил майора, ждет получение квартиры» и о прочих «достижениях» современного, и не только, человека, через которые о нем позже только и вспоминают. Были еще какие-то рваные вести, которые вылетели у меня из головы. Что-то о Вовиной маме… Об отце… О его сестре… И вот — главная новость: Вовы П. больше нет…
Позже я узнал о том, какой нелепой и страшной смертью ушел от нас Вова. Крепко выпив и с непривычки сильно захмелев, он упал в открытый канализационный колодец где-то в далеком Новосибирске и замерз. Умница, красавец-мужчина, хороший сын, которого мать ставила в пример при всяком случае — все, как всегда, — пьяный упал в канализационный колодец и замерз насмерть. Нелепее смерть было трудно придумать…
Вернувшись из командировки, все еще под впечатлением от внезапной Вовиной смерти, я задался целью узнать о судьбе и других своих друзей детства, одноклассников и знакомых. Как у кого сложилась судьба. В век «Одноклассников» и Интернета это, как можно догадаться, оказалось сделать не так-то сложно.
Вначале, после того как я внимательнейшим образом порылся в «Одноклассниках», картина дальнейшей судьбы моих друзей и знакомых нарисовалась довольно-таки идиллической или, как минимум, вполне обычной, человеческой. Раздобревшие тела и лица, с ранними лысинами и животами, при бизнесе, семьях, детях, женах и мужьях, на фоне пирамид, пальм, шашлыков, машин и собак, сияли вполне понятным обывательским счастьем, за которое можно было вместе с ними порадоваться или которому, таким неприкаянным бирюкам, как мне, даже позавидовать. Однако дальнейшее мое расследование вывело меня на не столь оптимистичные жизненные истории: тюрьму, убийство, смерть…
Два моих лучших друга в старших классах, с которыми я проводил все вечера в восьмом, девятом и десятом классах, оба сели в тюрьму — один за кражу, другой за убийство. У последнего и вовсе все закончилось трагически: развод, тюрьма, больница, смерть в тридцать пять. Трое других одноклассников прочно сели на иглу еще лет десять тому назад. Что было с ними сейчас — если было, — можно представить. Один спился еще лет десять тому. Двое других пять лет тому. Некоторые «успешно» спивались и сейчас, о чем свидетельствовали те, кто был с ними в контакте.
Половина из опрошенных одноклассниц неохотно признались, что были в разводе (хотя я подозреваю, что не все сообщили мне правду — а кто я такой, чтобы двадцать лет спустя передо мной изливать душу?). Двое или трое уехали за границу и вовсю меня уверяли грустными голосами и такими же глазами в том, что где-нибудь в канзасском одноэтажном захолустье или баварской глубинке им было много лучше, чем на своей исторической Родине.
Другие рассказывали об успешном бизнесе или умопомрачительных поездках на Мальдивы, но их невеселые потертые образы говорили далеко не в их пользу. А конечная статистика и вовсе нарисовала дантову картину:
1. Из тридцати пяти человек моего класса к тридцати семи годам от роду в живых осталось тридцать. Пятерых уже не было.
2. Из них же — алкоголиков и наркоманов, живых и покойных, было не меньше девяти (подозреваю, что больше).
3. Отсидевших в тюрьме и находившихся в ней же было, по разным данным, от пяти до семи человек.
4. Разведенных было больше половины. Некоторые были женаты или замужем во второй раз, или жили в гражданском браке.
Об остальных, знакомых и приятелях, соседях и случайных товарищах, старших и младших, глупо погибших, спившихся или севших в тюрьму, я умолчу, так как мазки на этой картине судеб сгустятся еще сильнее, заставляя поморщиться от боли и недоумения…
Замечательный и некогда мной горячо любимый Ремарк писал о своем «потерянном поколении». Поколении людей, переживших Первую мировую войну, уцелевших и выживших, покалеченных физически, морально и нравственно, чтобы в конце все-таки понять, что, несмотря на то что они живы, они все-таки потеряны, то есть почти мертвы. Я же думаю о своем «потерянном поколении» — после развала Союза, «лихих девяностых», при нынешней морально-нравственной переоценке всех ценностей… Чем не война?
Мы — не такое же, мы — другое потерянное поколение, которое эти времена не выбирало, но вынуждено в них жить и выживать. И в них счет уже идет на десятки потерянных жизней. Даже если в твоем классе было всего тридцать пять человек. Даже если тебе всего тридцать семь лет. И даже если впереди еще вся такая долгая жизнь…