Вот только с хозяином мне не повезло. Мой хозяин, то бишь редактор газеты, в которой я работаю уже несколько месяцев, отправил меня освещать открытие выставки «Один день из жизни ребенка». Я сразу обратила внимание на то, что место, где проходит сие мероприятие, находится на другом конце Москвы, и добираться туда как минимум два часа.
Все бы ничего, если бы не одно но: в пресс-релизе оказался указан не тот адрес. И это уже не в первый раз. Просто, чтобы найти пункт назначения, мне пришлось пройти в метель пять километров. За это время мой аккуратный бантик превратился в рваную бесформенную тряпку, которая годится разве что… Нет, даже бомжам она не понадобится. Прекрасно уложенная шерстка стала мокрыми лохмотьями. Все заранее продуманные вопросы через полчаса такого путешествия улетучились из головы, а журналистскую этику в какой-то момент захотелось засунуть… простите, куда подальше.
Счастью моему не было предела, когда я все-таки нашла нужную мне улицу и дом. Как ни странно, моему внешнему виду никто не удивился. Судя по всему, в этот день не только мне так «повезло». Люди, занимающиеся организацией выставки, тут же меня накормили, напоили (одно из мероприятий, на которых «четвертую власть» пытались действительно споить; теперь понятно, почему некоторые журналисты становятся алкоголиками) и повели знакомить с фотографами, участвующими в этом проекте. Работы таких фотографов, как Дмитрий Костюков и Максим Мармур, поражали своей искренностью и реалистичностью. Здесь были запечатлены и дети, больные раком, и будущие спортсмены, и те, кто спортсменом никогда не станет, просто потому что они инвалиды.
Сделав фоторепортаж и поговорив с профессионалами своего дела о вопросах насущных — семье, детях, чувствах и впечатлениях, я набрала материалов, которых оказалось более чем достаточно. В тот же вечер, вернувшись с мероприятия, я начала со скоростью света писать о том, как живется детям по всей России, наивно полагая, что после выхода этой статьи в печать кто-то прислушается к моим словам, и если обо мне никто не узнает, то мне хотя бы удастся получить признание своего хозяина.
Спустя две недели я получила свой «шедевр». Шедевр в кавычках, потому что его с двух страниц формата А4 сократили до двух малюсеньких абзацев, вместо интервью с ведущими фотографами был вставлен короткий комментарий неизвестного миру человека и сухие фразы из пресс-релиза, а фоторепортаж был заменен одним изображением счастливого ребенка (эта фотография даже не была представлена на выставке).
В письме со сканом статьи был приписан комментарий от редактора: «Слишком жестокая правда. Пишите о позитивном». Ну не увидела я ничего позитивного в мальчике, которому недавно вставили тазовую кость, и после операции ему было больно кататься в инвалидном кресле, потому что шестилетний малыш чувствовал каждую неровность, встречаемую на пути. Таких фотоисторий было подавляющее большинство.
Такой цензуре подвергается каждая третья моя работа. Все, что я могу сделать в данной ситуации, — завизжать подобно всем маленьким собачкам, которые обычно пляшут вокруг больших псов и громко тявкают, не решаясь подойти ближе. Пользы от этого лая нет никакой. Вместо сторожевого пса демократии я являюсь маленьким защитником своего начальства, которое, в свою очередь, становится цепным псом власти, а не демократии. И так получается, что все мои свободные слова, вся увиденная мною правда крайне редко выходит за пределы моего компьютера или личного блога. Вот и выходит, что свободное слово представляет собой интерес только для очень узкого круга людей, той небольшой горстки, которой правда действительно интересна и нужна.
Спросите, почему я до сих пор хочу поступать на факультет журналистики? А все просто. Может быть, у преподавателей с многолетним стажем уже давно и не теплится надежда, но пока она еще теплится во мне — что когда-нибудь йоркширские терьеры, таксы, чихуахуа и прочие мелкие представители СМИ смогут стать настоящими волкодавами или кавказскими овчарками, несущими свободное слово без каких-либо запретов и ограничений.