Я внимательно вчитываюсь в эту начисто записанную с первого раза и, кажется, единственно верную из всех главу книги под названием «Моя жизнь», стараясь разобрать свои трогательные детские каракули.
И снова, вновь и вновь осторожно прикасаюсь к этому маленькому острому осколку своей тогда отчего-то не по-детски серьезной памяти, накрепко и навсегда засевшему в моем не по-взрослому глупом сердце. И вот я мысленно снова в родных местах — в городе моего детства…
Вот я, как и тогда, в выцветших школьных шортах и наспех застегнутых потрепанных сандалиях на босу ногу почти вприпрыжку скачу по его узеньким тенистым улочкам, а над головой в безбрежной небесной синеве радостно сияет, почти уже жжет, подрагивая и скворча, похожее на желтый желток на сковороде, жаркое украинское солнце. Школьный год окончен. Оценки за год выставлены. И теперь впереди меня ждет встреча с дорогими сердцу людьми, прогулка на дедовской лодке по заросшей кувшинками речке, рыбалка у тихой заводи, в которой как бешеные клюют карасики и плотвички, головокружительные прыжки с моста в воду рядом с проносящимися лодками и еще тысяча приключений…
Вот потомственный дом моих дедов, большое семейное гнездо трех поколений, одним боком укрывшийся в тени яблоневого сада, с подстриженными кустами пурычки — красной и белой смородины, аккуратно посаженными вдоль длинных грядок свеклы, моркови и другого деревенского овоща. Внутри все еще как на картинках школьных учебников за какой-нибудь 1958 год, когда-то найденных мною в пыльном шкафу: старый умывальник-мойдодыр с деревянными дверцами и тусклым, местами пооблупившимся зеркалом, в который каждое утро подливается ледяная вода из криницы, в прохладных затененных комнатах, как в петляющих катакомбах, железные койки с высокими в невероятных вензелях спинками, в пышных перинах и с горою из огромных подушек, а над ними, в уголке — то ли иконы, то ли чьи-то фото с вышитыми рушниками и какими-то лампадками или еще чем…
Целые дни напролет мы проводим во дворе дома и в самом доме. Рано утром мы берем лодку и, запасясь всем необходимым для этого делом, отправляемся рыбачить к соседней затоке. Натягав с небольшое ведро доверчивых карасиков, плотвичек и хамсы, которые клюют без очереди и на пустой «гачок», после того как солнце караульно становится почти в зенит и, кажется, замирает на несколько часов, притомившись от своего бесконечного движения, мы завозим улов домой и, на ходу прихватив по краюхе черного хлеба, под охи и вздохи мам и бабушек уже торопимся к нашему следующему главному событию — купанию у моста.
(А однажды, по соседству, у дамбы, мы надергали уже не жадных карасей, а колючих ершей, всех склизких и скользких, которые так ожесточенно клевали, что не оставляли нам никакого шанса уйти и бросить это нехорошее дело. Наудив полное ведро, мы вдруг задумались, что с ними делать? Ведь они колючи как ежи, и в них нет ни грамма «мяса». Но наши матери и бабушки и им нашли применение, заявив, что самая вкусная уха, именно из ершей. Значит, быть ухе! Уха и была на ужин и на следующий день! А рыба ерш выросла в наших глазах почти до размеров окуня!)
Накупавшись вволю, нанырявшись и наплававшись до посинения, после того как лучи жаркого солнца уже жарят не так сильно, а само солнце, выйдя из зенитного стопора, начинает нехотя клониться к горизонту, мы, мокрые, голодные и счастливые, вместе с солнцем, так же нехотя возвращаемся домой. Дома, под общие охи и вздохи всей женской половины дома по поводу нашего несносного непослушания, мы снова проглатываем по огромному куску «мокрого» черного хлеба, щедро намазанного деревенским маслом, с натертой солью и чесноком горбушкой, закусываем свежими огурцами с грядки и запиваем все сладким компотом — других деликатесов нам не надо, ржем как дураки на тем, что смешно и тем более, над тем, что нет, и кое-как обсохнув, уже мчимся на великах в кино на «Кинг-Конга», в парк им. Челюскинцев или на дискотеку, если день выходной.
Домой мы возвращаемся около полуночи под еще более громкое недовольство наших перепуганных мам и бабушек, словно мы вернулись не около двенадцати, а под утро, и словно мы мелюзга какая, а не самостоятельная, почти взрослая ребятня. Дома мы запоздало ужинаем горой картофельного пюре и такой же горой котлет, закусывая салатом из свежих помидоров, огурцов и цибули, с духмяным подсолнечным маслом, запиваем все это дело большой чашкой сладкого чая вприкуску с домашним печеньем, состряпанным в ожидании нас нашими мамами и бабушками, и под такие же дурацкие смешки обо всем и ни о чем отправляемся куковать на подоконник окна детской на пятом этаже, под которым летняя жизнь, кажется, только начинает просыпаться.
Внизу, в тусклом свете фонарей, прохаживаются влюбленные парочки, оттуда же доносится какая-нибудь нехитрая «Maria Magdalena» Сандры или «You're my woman, I’m your man» Bad Boys Blue с соседней дискотеки, где-то кто-то повздорил с кем-то и никак не может успокоиться, доискиваясь человеческой справедливости. В небе у Небесного Отца, который позавидовал внизу кипящей, когда-то им созданной жизни, снова убежало молоко, выстлавшись в невероятный Млечный Путь, от которого стало почти так же светло, как от вечерних бульварных фонарей…
А еще мы идем на кладбище, где были похоронены какие-то люди (на фото — со старомодными прическами), которых я никогда не знал, но про которых говорили, что они мои предки. Кладбище большое, целый некрополис, почти размером с сам город, но мне нисколько не страшно, или грустно, а скорее интересно и любопытно, ведь я собираюсь жить вечно. Бабушки крестятся и, склонив головы, что-то шепчут, глядя на древние покосившиеся звездочки и крестики. К нам подходит старый хранитель кладбища и дышит близко едким самогонным перегаром: «Упокой, Господь, душу раба такого-то и такого-то». Ему наливают стопку водки, он занюхивает поднесенным куском хлеба, возвращает его назад, глядит жалобно-жалобно, по-собачьи, и убирается восвояси…
Двадцать пять лет я не был в своем родном городе… Долгих, бесконечных, мимолетных как мгновение, двадцать пять лет. Лет десять я лелеял мысль о том, как приеду и обниму сердцем все то, что было, все то, что мне так дорого. Раз сто я представлял, как будет выглядеть наше воссоединение. Раз тысячу я мысленно ходил по этим тенистым переулкам, встречал на них тех, кого знал когда-то, вдыхал родной запах скошенной травы и жасмина. Миллион раз признавался в своей щенячьей неуклюжей любви своему самому единственному и родному городу на земле…
И вот, наконец, я возвращаюсь туда, где осталось мое детство, не пожелав поспешить со мной в большие обжитые города-муравейники. Я снова возвращаюсь к знакомому маленькому мальчику в школьных шортиках и сандалиях на босу ногу. Туда, где плавал с братьями на лодке, ловил карасей и плотву, прыгал с моста, ходил на кладбище. Где были похоронены мои предки со смешными старомодными прическами…
И лучше бы было мне никогда туда не возвращаться. Потому что я вдруг понял: я все время пытался вернуться к себе самому. Совершить путешествие во времени. Снова прикоснуться к своей детской невинности и наивности. А вернулся лишь в грязный и уже чужой мне город, где давно никого нет… ни знакомых сердцу мест, ни моих близких, ни меня самого…