Горькая радость. Сладкий плевок в лицо. Кислая сладость. Гордое унижение. Я просто не знаю, что со мной, не знаю.
Те двое ребят, что были в танке с Гиладом, домой не вернулись. Их место за столом теперь пустует. Не пойдут от них дети, внуки. Оборвана цепочка. Молодой солдат, необстрелянный, после учебки хилячок, салажонок, он и выстрелить не успел ни разу по врагу. Может быть, теперь он нам расскажет, как его ранило в руку и как все случилось. По следам крови в прорытом террористами туннеле, которым тащили тело солдата в плен, мы только знаем сейчас, что ранение было серьезным.
Мы подходили к палатке и тоже оставили свои подписи за освобождение Гилада. Если бы тогда мне сказали, какой ценой, я бы не подписала. Тогда. А сейчас я просто буриданова ослица, задним умом крепкая. Не знаю.
У меня есть в Израиле кумир. Простой мужик, простым механиком в кибуце вкалывает. Сейчас он матерый, в свои 59 лет. Зовут его Цви Грингольд, кличут Цвиком. Я еще буду писать о нем. В Израиле о нем знают — высшая боевая награда страны «Итур ха-гвора»! А тогда, в войне Судного дня, молоденьким лейтенантиком, Цвик за сутки уничтожил один, раненый, в ожогах, от 35 до 50 танков Т-54, Т-55, Т-62, сменяя один подбитый «Центурион» на другой, с мертвыми под крышкой люка, с сошедшим с ума от ужаса боя солдатиком в танке. Я напишу обо всем, как это было. Этот подвиг вошел в анналы военной истории человечества.
«Есть упоение в бою», сказано поэтом. Наверное, это состояние берсерка. Может быть молодой капрал и не попал бы в плен. Мы никогда не знаем как поведет себя человек в танке, когда два его товарища наповал.
Пять лет плена. Жуткого плена, африканского, первобытного. Когда не допускались ни Красный Крест, ни международные организации, без переписки, без информации о пленнике.
Не вступать в сделки с террористами! Кто-то один сказал, весь мир повторяет. Правильно, это когда толпу в партере Норд-Оста не жалко, детей в бесланской школе не жалко. А когда жизнь каждого гражданина страны дорога как своя собственная, то вступать и еще как вступать. Лицемерие это все — шпионов размениваем, пленных размениваем, людей у киднеперов выкупаем… Борис Абрамыч Березовский вон сколько при Владим Владимыче нужных людишек у чеченцев выкупил — Хлебникова убиенного почитайте. Зато на норд-остовских ни денег, ни ума большого не нашлось.
Пять лет переговоров, пять лет торговли. Я не удивляюсь цифре четырехзначной — уже платил Израиль четыре с половиной тысячи тех за шестерых своих, было такое. Сделки шли постоянно. Платили выкупы живым товаром даже за тела погибших, а уж за живых-то тем более. И это правильно: на смерть солдат идет воевать за страну, страна должна воевать за солдата насмерть!
Но 1027 террористов за одного капрала! Такого еще не было. Муська, у которой племянник вернулся оглохшим, орала мне в трубку: «За одного шлимазла?! Я хочу посмотреть ему в глаза!»
Я не хочу смотреть в глаза Гилада — ему с этим жить до конца жизни. Те ребята и девочки, которые не вернулись совсем, те, кто будут страдать от боевых ранений, когда заноют старые раны на хамсин из пустынь, те, кто еще падет от руки выпущенных террористов (а теперь после такого прогиба только жди…), те, погибших и раненых матери, отцы, братья, сестры, те пусть посмотрят в глаза — они имеют на это право.
Муська рыдала и орала, а я вдруг осенилась безумной думкой — Гилад сейчас сделает заявление, что отказывается такой ценой выходить из плена… Ну, не дура ли? Он же солдат, говорила я себе, он присягу давал. Когда те двое наповал, он-то жив остался. А плен, он как и раны, как и смерть, это и есть война, черт возьми. То-то бы арабы в лужу сели со своим бесценным пленником, если бы капрал отказался сам! Вот был бы номер!
Капрал не отказался. И почему я чуму призываю на оба мои дома, так это потому, что, судя по сведениям в печати, казачок окажется засланным. Принял ли он ислам в заключении, как говорят палестинцы, я не знаю. Но недавний рамадан он провел как правоверный. С «хеврой» (с друзьями), как он выразился. С вертухаями своими тюремными.
Высказался капрал или брешут, черт ногу сломит, но вроде собрался он в Высший суд справедливости подавать на правительство за свой плен. Во всяком случае, с Израилем пока ни он, ни семья свое ближайшее будущее не связывают. Я все понимаю, реабилитацию после плена лучше, конечно, проходить во Франции, вдали от мест пленения, вдали от мест отсидки, от папарацци местных. Хорошо, что Гилад освоил арабский в плену — язык в самый раз для Французской Республики. Хорошо, что Цвик в своем кибуце сидит, нечего ему было во Францию ехать. Цвик после того боя связал свою жизнь с Армией обороны навсегда, до полковника дослужился. Израиль переживет.
Тревожит меня, тот ли Федот. Тот ли окажется Гилад, которого выкупали дорогой ценой? Не окажется ли сделка обмена дешевым гешефтом: говорящий на арабском молодой израильтянин, живущий во Франции, молящийся в мечети с хеврой и судящий государство Израиль? Чума на оба мои дома! Даже страшно подумать, что Муська правильно орала в трубку.
Война ломает, плен ломает. Стокгольмский синдром ломает… Даже, если не стали палестинские вертухаи хеврой парня, и синдром жертвы его не сломал, все равно дальше жить ему с грузом памяти плена и чувством вины за жертвы, которые падут от руки отданного за него «обменного фонда». А я думала о тех миллионах советских военнопленных, о которых Сталин сказал «пленных нет, есть предатели родины». И сына своего Якова туда же. Им было отказано даже будучи пленниками войны, чувствовать себя воинами, защищавшими свою страну — в безымянных лагерях они были уже объявлены предателями. Из одного плена, вражеского, они топали в плен гулаговский. Я думала о том, что целуя свое оружие, любой солдат знает, что из него и застрелится, если плен и бесчестие.
Израиль бурлил в этот Суккот как в тот, военный. Кто-то гордится сделкой, кто-то негодует. В общем, праздник со слезами на глазах. Возвращение капрала Гилада (любого, неважно) — это меседж тем ребятам, которые служат сейчас или пойдут служить в скором времени: за них будут стоять насмерть, любой ценой. Это дорогого стоит. Только гордиться можно такой страной. Горжусь с тобой, маленький Израиль. Но почему мои слезы гордости сегодня особенно горьки? Не знаю, не знаю…