И с посудой нынче — никаких проблем. Всякой разной в магазинах — полно. Зашел и купил, сколько потребовалось и в нужном количестве. А ведь было время, когда на обеденный стол выставлялась одна общая миска с первым блюдом или две-три со вторым, гарниром, свежими овощами или соленьями — огурцами, помидорами, капустой. И вся семья ела вот так — из общей миски, не раскладывая еду по индивидуальным тарелкам.
Как это делалось? Какие правила действовали за обеденным столом? Вот об этом я бы и хотел сегодня рассказать…
* * *
Тётки нет. Суббота. В городе большой рынок. Вот тётка и уехала с самого ранья, ещё до свету, уложив в большую корзину несколько десятков яиц и два трёхлитровых эмалированных бидончика. Один — со сметаной. Второй — со свежим, три дня тому сбитым маслом.
После рынка она ещё обязательно зайдёт в церковь, так что ждать её только к ночи. И потому сегодня в доме хозяйничаем мы с дядькой. Вернее, хозяйничает он, а я так, с улицы прибежал.
Обед. Летняя кухня стоит и тоже скучает без тётки. Потому борща или вкусного куриного супа с потрохами и самодельной лапшой не будет. Жалко. Нет, окрошка, которую дядька сделал из белого, совсем не такого, как в городе, кваса, огурцов, редиски и холодных остатков той самой курицы, тоже ничего. Просто лапша, она не только вкусная, но ещё и интересная. Даже на улицу совсем не хочется, когда тётка принесёт из чулана муку и начинает колдовать с ситом, водой, яйцами, и как-то так незаметно вдруг из всего этого у неё под руками в небольшом эмалированном тазике оказывается приличный по размеру колобок
— Колобок, колобок, я тебя съем!
— Эй, Костя… Не балуй. Руки вон, посмотри, какие грязные! Да ты хоть умывался-то утром, шалапут? А ну, быстренько…
Ага. Аж заспотыкался весь. Чтобы пропустить самое интересное?
Сейчас этот колобок окажется на огромной доске, уже чуть присыпанной мукой. И почти сразу же над ним станет издеваться тёткина скалка, которую она предварительно обхватила белой, мучной ладонью и провела ею пару раз вверх-вниз по круглой, продолговатой деревяшке. А потом раз. И… Замелькала, замелькала в ловких тёткиных руках скалка. Туда сюда. Влево вправо. Опять — влево. Вперёд-назад.
Фу-у-у… Уже глаза закружились. И пока они приходят в себя…
О! Уже и нож у тётки в руке. Чуть припорошила мукой тонко раскатанный пласт теста и… Вверх-вниз ножом по разделочной доске. И пока рука с поблескивающим в ней металлом медленно, но упорно продвигается туда, к противоположному краю доски с этого можно взять уже готовую лапшинку:
— Тё-оть…
— А?
— А чё её варить? Она и так…
— Ой, не дождаться ему… Не трогай лапшу. Не трогай, кому сказала! Щас — тряпкой. Вон, миской накрытые яйца варёные. Ещё остыть не успели. Огурцы — в ведре. Выбери который побольше. Маленьких мы на засолку. Зимой есть будешь. Да помой, помой огурец-то! Куда? На улицу? Хлеба-то к огурцу отрежь! И присоли.
— А-аа…
* * *
Нет тётки. В летней кухне пусто и грустно без хозяйки. Сегодня мы с дядькой. И потому обедаем дома. Тоже на кухне, но не летней. Обычной.
Дядька на лавке, спиной к стене у выходящего в садок окна, через которое хорошо видно, как Пиратка, лёжа в теньке, что отбрасывает на его будку большая груша, безуспешно пытается разгрызть какую-то косточку, пробуя её на прочность то одним, то другим рядом зубов. Я — на табуретке, правым боком к проходной комнате и спиной к печи, что своей плитой заняла остатки кухни, а зеркалом распространилась на спальню.
На столе большая миска окрошки, в которую уже занырнула деревянная дядькина ложка. Алюминиевую, как у меня, он на дух не переносит. Тяжёлая, мол. Да и «скус» с неё не тот. Не знаю, не знаю.
Я ж пробовал. И сравнивал. Когда он на огороде возился. Алюминиевая — легче. Точно — легче. А «скус»… Вроде одинаковый. Только деревянная ложка — не такая удобная. Она глубокая. И если прямо, не всё за раз в рот выливается. Надо сначала чуть проглотить, а потом — остальное. А если боком её, так вообще. Эти остатки на подбородок часто выливаются.
— Кось…
Деревянная ложка мягко прошлась по моей руке, в которой зажат кусочек хлеба.
— Кось, так из общей миски не едят. Вот, смотри. Зачерпнул ложкой. Но в рот её, тут же, над миской — не отправляешь. Нет. Эт мы только вдвоём. А как несколько человек к столу сядут и все свои головы к миске? Вот шишек-то понабивают! И как потом у них всех головы болеть будут! Как им с такими головами работать?
Нет. Зачерпнул ложкой, приподнял её над миской… А сам ровненько на табурете сидишь. Ровненько. Вот так. Поднял ложку? Теперь — под неё кусочек хлеба, что в другой руке у тебя. Чтобы на стол не капало, пока ложку от миски ко рту несёшь. А донёс, вот тогда. Ложку — в рот и потом — хлебушком заел.
Снова пустую ложку — к миске. Зачерпнул. Так. Вот, смотри. Чтобы с ложки на клеёнку стола не капало, ты, перед тем как кусочек хлеба под неё подставишь, проведи ложкой по ободку миски. Лишняя жидкость и стечёт обратно. В миску. Понял?
— Понял, понял…
— А как понял, — давай. Наворачивай. Кто как ест, тот так и работает. Тебе ещё воды в бочку для Ночки от колодезя наносить.
— Да нормально. Я помню.
— Одним ведром! Два не бери. Тяжело.
— Два — для равновесия лучше.
— Тогда полные не наливай…
* * *
Вот так тогда ели. И работали.
Сейчас совсем по-другому кушают. А вот работают — всё так же. От зари до зари. И не покладая рук. На земле по-другому нельзя. Она ведь требует, чтобы на ней выкладывались полностью, без остатка. Тогда и отдачи соответствующей от неё ждать можно.
А если по-другому, так земля быстро зарастет полынью и бурьяном. И тогда не только в индивидуальные тарелки, но и в общую миску — навряд ли что удастся положить…