Вся такая правильная из себя… До безобразия просто! Если положено заступить на многомесячную вахту в ноябре, так именно в этом месяце и — ни днём позже. Ну, а чтобы с поста уйти ранее отмеренного, даже и не проси. Бесполезно!
Счастливая частная собственница солидной крокодильей фермы, каждая из зверюг которой ежеутренне так и жаждет заглотить наше всеобщее достояние — пусть и не особо жаркое, но светлое и ласковое заполярное солнышко.
Правда, сколько ночной верёвочке не виться… Как правило, всему, в том числе и ненасытному аллигаторскому аппетиту, рано или поздно, наступает вполне предсказуемый конец.
В начале марта долгожданное небесное светило алым краюшком выглядывает из-за горизонта и, отогнав куда непроглядную и, как уже казалось, извечную в своей непобедимости темноту, на какую-то малую толику времени остаётся в гостях у редких обитателей белых бескрайних просторов Большеземельской тундры… Боясь показаться навязчивым, сначала чуть-чуть, на минутку какую. Воробьиный шажок мелкий. Потом на заячий поскок. Ну, а потом и на быстрый, стремительный олений бег, когда сзади, с нарт, кто круглым деревянным шариком длинного хорея, не больно, но настойчиво — по крупу:
— Хор-хор… Хор-хор…
Хотя от нарушения безраздельного господства полярной ночи до её полного и окончательного краха ещё ой, как далеко. А пока — только различные оттенки белого и чёрного перед глазами. Белой горизонтали заснеженной тундры да чёрных шахтных терриконов, стремящихся к вертикали.
И накопившаяся за зиму усталость тяжёлым грузом хандры и депрессии всё ниже и ниже — к земле. Сбросить бы её, распрямиться в полный рост навстречу идущей с юга весне… Но как? Ведь весна — это не только мокрый снег и ручьи, но и зелень первой листвы…
* * *
Может, именно потому уже к концу марта все пионеры и комсомольцы Заполярья, вне зависимости от места проживания, успеваемости и возраста, дружненько прорезали в любой имевшейся под руками картонке отверстие под диаметр чуть меньше луковицы. Чтоб та плотно сидела в этой конструкции, но не проваливалась.
После проверки соответствия диаметров и плотности крепления, в обычный гранёный стакан наливалась вода из-под крана, и на него ставилась картонка с зажатым в ней луком так, чтобы корешки луковицы были погружены в живительную влагу.
А уже всю эту пирамиду водружали на подоконник. Как правило, кухонный. Или тот, на который ранневесеннее солнышко чаще и охотнее заглядывало в гости.
Через недёлю-другую из луковицы начинали выглядывать зелёные стрелы. В квартире сразу становилось ярко, зелено и красиво. И начинало пахнуть… Та-ак вкусно начинало пахнуть весной!
* * *
А как распускаются листья на деревьях, я увидел только в институте.
На каникулы из Воркуты уезжали в конце мая, начале июня. Снега в городе было много. За городом его было ещё больше. Ведь там им не загружали ЗиЛовские самосвалы и не увозили в неизвестном направлении с улиц и площадей. Так что, как тщательно не вглядывайся в проносящийся за окном вагона пейзаж, он из часа в час всё один и тот же…
Сплошная стена высоких, решетчатых деревянных щитов снегозадержания в небольшом удалении от железнодорожного полотна. Навалившиеся на них, осевшие, но ещё окончательно не сдавшиеся на милость тёплого победителя, уходящие куда-то далеко-далеко в тундру снежные сугробы. Небольшие черные проплешины вытаявшей земли с накрепко уцепившимися за неё карликовыми ивами и берёзами с ещё голыми, мокрыми ветвями. Раскрашенные желто-коричневой краской прошлогодней травы островки болот.
Щиты, снега, земля, болота…
Серое, грязно-белое, черное, желто-коричневое…
Щиты, снега…
Час, другой…
Первое, что, помимо яркого солнышка, бросалось в открытые глаза утром, на несколько сот километров ближе к Котласу — зелень. Яркая зелень травы на железнодорожных откосах. Свежая зелень листвы на быстро убегающих назад, к Воркуте, уже не карликовых деревьях. И не тундры — тайги…
Всё… Всё кругом — зелёное!