Не было зимой в Гулбене той суеты, с которой сталкивался летом в латвийской столице. Особенно в старой её части, которую латыши именуют Вец-Ригой. К Министерству, что на Смилшу, пройти спокойно нельзя, чтобы где у Пороховой башни, Домского Собора, Трёх Братьев или Дома Черноголовых на вездесущих туристов с их неизменными фотоаппаратами не наткнуться:
— Посмотрите налево… Посмотрите направо… Перед вами памятник архитектуры!
Про Юрмалу просто молчу.
Отдыхающие, отдыхающие, отдыхающие… Что?.. Опять — отдыхающие? Да сколько?!
* * *
Тогда, в восьмидесятых, о-очень много их было. А вот после распада Союза…
Непривычно и больно. Да, вот не моё, чужое уже… Умом всё понимаешь, а всё равно — больно было смотреть на полупустые улочки Кемери, скелеты недостроенных здравниц и слепые глазницы выбитых окон — брошенных.
Оказывается, основная масса отдыхающих наш, совковый, брат был. А как отрезали границей то, что вместо Союза получилось, и… Всё. Старых отдыхающих не стало, а новые — не ломанулись чинной европейской толпой. Зачем им?
У них, наверное, и лучше есть.
* * *
В общем, было с чем тогда, в 80-х, сравнить.
И понравился мне Гулбене. Хороший город в латгальской глубинке.
А глубинка, она всегда от столицы отличается. Ну, хотя бы отсутствием мишуры блистючей да лоска наносного, искусственного, к делу никакого отношения не имеющего. Маленький город, он — как большой коллектив, в котором почти все друг друга знают.
И на человеческих отношениях это как-то сказывается. В том числе и к приезжим, «латышско-неговорящим» гражданам.
— Извешана, извешана… Ой, ну, как же это по-русски? Сорок пять, кома восемь. А тракторов ТБ-виенс у нас диви*. Ой, Ко-остя…
С тем же Юрмальским леспромхозом, где полдня будешь искать, чтоб кто тебе слово другое перевёл, ну, ни-ка-кого сравнения. «Извешана, извешана»… Да вывозка это. Лес, что в лесу заготовили, куда доставить надо. И всё! Секундное дело.
И проблем никаких.
* * *
В обеденный перерыв, прямо в фойе конторы…
А конторы леспромхозов в Латвии, не чета нашим, российским баракам, что строились на какое время. Пока лес не вырубим. Да так и остались — навсегда.
Нет, латыши к своему лесу совсем по-другому относились. И рубили не сплошняком, оставляя после себя лунные ландшафты, а выборочными и проходными рубками так, чтобы и детям, и внукам не меньше, а может, и побольше осталось, чем у них было.
Ну, а раз работа — всерьёз и надолго, то чего во времянке ютиться, а в туалет, с дыркой до самого центра земли, проверяя коллектив на прочность, за сто метров бегать?
Потому и светлое фойе с окнами на полстены в гулбенской конторе было на втором этаже добротного кирпичного здания. В тёплом, просторном помещении, как в хорошем лесном озере, спокойно утопал стол для настольного тенниса.
Конечно, в обеденный перерыв он не простаивал. Всегда очередь из желающих сыграть «на вылет» у него толпилась. Ну, и, само собой, — болельщики.
Но большая часть народа предпочитала порезаться в дартс. Мы ещё такой игры не знали, потому почти всегда и всем я необидно, со смехом и подначками проигрывал. А в субботу приезжали ребята из соседних леспромхозов, приходили местные, с других городских предприятий, и проводился открытый чемпионат по дартсу. Главный приз — ящик пива, который по окончанию турнира распивался совместно и победителями, и побеждёнными, и благодарными зрителями.
* * *
Баня в Гулбене была замечательная. Не хуже, чем в наших… Ленинградских, новгородских, калининских леспромхозах, на многих из которых за четыре года учёбы пришлось побывать и отметиться. Где — по-хорошему, ну, а где и не очень. Последнее, правда, значительно реже…
Вот только пиво в гулбенской бане было… С нашим не сравнить.
И к пиву у них можно было не рыбку какую вяленую взять, а пропаренный, после чего чуть подсушенный, солоноватый горох. Та-ак хорошо после знатной парилочки, да по пивку холодненькому, не стеклянный — керамический, но привычно запотевший бокал которого — в три глотка…
И похрустеть солёненьким.
* * *
Очень мне Гулбене понравился. Почти как дома. В России. А что? Вот, она, Латвия. Только руку протяни.
Вечером сел на Рижском вокзале в поезд, а утром, только глаза открыл — Даугава. Так же, как и Нева, катит свои хмурые, свинцом отливающие воды к Балтике.
«Меж берёз дожди косые»…
И природа схожая, и ничем почти они, латыши то есть, не отличаются от нас. Ни в работе, ни на отдыхе. Только…
Вот именно, что «почти».
«Только — это не Россия»…
Значительно меньше в Латвии чисто нашей, российской, расхлябанности и раздолбайства. Да и к корням своим — праздникам национальным, народным песням, истории страны, не в пример нам, значительно бережней относятся.
Но в то же время Латвия — не чопорная и гордая своей особой статью Европа, где ты ни-ког-да не будешь своим. А здесь, в Видземе, Курземе, Земгале или Латгалии, — почти что свой. Во всяком случае, ни в одном из коллективов, в котором волей судьбы мне приходилось работать… Даже в самой дальней латвийской, вот типа Гулбене, глубинке, не чувствовал какого-то там отторжения.
— Хороший ты парень, Костя, хоть и русский
Вот только язык подучить малость… Так в чём дело? Надо будет — выучим!
* * *
А может, потому мне Гулбене так плотно на сердце лёг, что gulbis, если с латышского, то — лебедь. Птица такая. Большой дикий белый гусь.
Gulbi, так это — множественное число. Лебеди. Ну, а Гулбене, наверное, то место такое, где лебедей эти-их… Ну прудом просто пруди!
Лебеди… Именно так называлось село, от которого до тех мест, откуда родом и отец, и мать, — всего ничего. Было. Нет теперь Лебедей.
За них сейчас город Губкин, что в честь академика, открывшего железорудные месторождения Курской Магнитной Аномалии (КМА). От села нынче осталось только название предприятия — Лебединскй горно-обогатительный комбинат.
Та-акая драка за тот ГОК после приватизации была. Ну, как и положено, москвичи всех победили. И — главный приз себе взяли. Но на названии драка не отразилась.
Правда, то уже утешение слабое. Нет Лебедей…
А Гулбене — ого-го! Стоит ещё, чертушка.
И ресторанчик «Гулбис», наверное, жив…
____________________________________
* Виенс, диви (латышск., viens, divi) — один, два. ТБ-1 — трактор для бесчокерной трелёвки древесины, модель первая.