Как проехать с печи на полати?

Объясняю. Ехать никуда не придется. «Поедешь с печи на полати!» — так пренебрежительно говорили, когда не верили говорящему, что он поедет куда-то. И о себе тоже — насмешливо или огорченно: съездил с печи на полати. То есть никуда не ездил! Ведь печь и полати настолько рядом находятся, что их можно считать одним целым.

В словарной статье обозначено так: полати — лежанка, устроенная между русской печью и стеной избы. Я бы только уточнила: подвесная лежанка или лежанка под потолком. Посмотрите сами.

Вскочить на подножку: подножка — это двухступенчатая лесенка с широкими планками (на деревенском языке —

приступки), которая помогала залезть на печку. Можно было на платформе печки оставаться, а можно забраться еще выше, под самый потолок.

Кто совсем полати не видел или не помнит, еще одну наводку дам. Танцевать, как водится, от печки будем. Русскую печку ставили по боковой стене избы с таким расчетом, чтобы впереди и сзади нее были чуланы — маленькие комнатушки, задняя вдвое меньше передней и без окна. Чулан впереди — это кухня, а сзади — это запечь.

Обычно в запечи ставили приступки, по которым и забирались на печку, ведь высотой она была минимум полтора метра. Вот над этим пространством, над запечью, располагались полати. Устройство их было нехитрым. Возле угла печи устанавливался крепкий столб, от него шли прочные бруски к стенам, которые имели свое продолжение по всему периметру предполагаемых полатей. На них и настилались доски — вот вам и полати. По краю шло ограждение — невысокая дощечка (на диалекте —

задорга, потому как — задоржовала, то есть задерживала), чтобы спящие не свалились.

Другой вариант: к полатям не просто делали ограждение, а забирали досками весь проем до печи. Но тогда приступки приходилось ставить по лицу, из комнаты, а карабкаться у всех на виду считалось неприличным. Вот и все устройство полатей. Конечно, там обязательно было одеяло из лоскутков, занавеска. Нарядно и уютно!

Полати — довольно просторная «спальня», многоместная: «…и Степана — на полати,
и Романа — на полати, и Евстигнея — на полати, и Клементия — на полати, и Дементия — на полати, и Евсифея — на полати…». В некоторых особенно многонаселенных избах было по нескольку полатей. Зимой на них было тепло, летом — прохладно. И от мух занавеска. Если не было нужды использовать полати как спальное место, там держали лук в сетках, перемывку, посуду про запас, валенки…

Полати — это как бы второй ярус кровати. Да что я говорю? Третий! Нет, даже четвертый! В больших семьях постели начинались с полу. Выше шли койки (кровати), еще выше — печка, а потом только полати. В больших избах запечь была такой просторной, что там могла стоять небольшая деревянная койка или лежанка.

Лежанка — оно, конечно, любая постель лежанка (лежать). Но эта — особого рода мебель: широкая скамья или топчан именно для спанья, а не для сидения. У лежанки откидывалась крышка, и в образовавшийся сундук клади любые вещи — как нижняя полка в вагоне. Единственным недостатком было отсутствие света в чулане. Но намаявшемуся за долгий день человеку он и ни к чему.

В драку занимали дети печь и полати во время праздников и особенно — свадеб: существовал такой вид развлечения — свадьбу глядеть. Сверху все видно, и не мешаешь никому. Да еще лежишь! А каково набившимся в избу зрителям — стойком, в тесноте?

Существует несколько предположений о происхождении слова «полати». Я бы выбрала версию, связанную с «возвышением». Полатями, например, называют второй ярус в храмах, и пошло это оттого, что знать не хотела на богослужении смешиваться с простым народом и, как всегда, старалась быть выше. Полатями называли и поле, расположенное на взгорье, то есть опять же на возвышении.

Полати вообще-то — территория душевности, секретничанья, доверия. Как-то водилось, что их отвоевывали дети. Самые старшие в семье — бабушка, дедушка — спали совсем рядом, на печи. Здесь и происходили признания в «преступлениях» за день, сказки, загадки, игры до того, как один за другим засыпали без предупреждения.

Всю жизнь грустил о своей малой родине, о полатях В. М. Шукшин: «Больше всего в родной своей избе я любил полати. Не печку даже (хотя печку тоже очень любил), а полати. Теперь, когда и видеть-то не видишь нигде полатей (даже в самых глухих и далеких деревнях), оглядываясь мысленно по стране (которую, по-моему, неплохо знаю), я вижу Алтай — как если бы это мои родные полати из детства, особый, в высшей степени дорогой мир. Может, это потому (возвышение-то чудится), что село мое — на возвышении, в предгорье, а может, потому это, что с полатями связана неповторимая пора жизни…»

В тоске по отчему дому вспоминаешь его, как говорится, по косточкам, и все — дорого…