Она даже на приветствия не отвечает. Ходит неестественно прямо, смотрит куда-то сквозь тебя невидящим взглядом. Не по себе становится при встрече с ней.
Никто в селе не знает, откуда взялась эта женщина, кто она такая. Заметили только, что она почти постоянно вяжет варежки, в какой-то день складывает их в корзину и отправляется в детский дом, расположенный на другом берегу реки. В селе строили разные догадки, но толком никто ничего сказать не мог.
Лизавета, как обычно, сидела на крылечке и вязала. Но, видимо, дрема сморила ее. Два озорных котенка давно уже играли клубками пряжи и перепутали нити. Лизавета не услышала моих шагов, не шевельнулась, когда я взяла у нее из рук спицы. А я, увлекшись вязанием, не заметила, когда она очнулась, только услышала строгое: «Ты мне рисунок не сбила?» Я хотела уйти, она остановила: «Чего уж, сиди…» Понемногу мы разговорились, и я, наконец, задала ей давно интересовавший всех в селе вопрос…
…Родилась и выросла Лизавета далеко от наших мест, на другом конце страны. Там и замуж вышла, дочь родилась. Восемь лет девочке было, когда в их городок вошли немцы.
Часто снится Лизавете один и тот же сон: фашисты увозят детей в Германию. Она мечется в толпе женщин, но не прорваться к вагону сквозь цепь взявшейся за руки охраны. Лизавета уже не видит дочку, ее заслонили другие дети, и только ручки девочки намертво вцепились в решетку окна. На улице лютый мороз, ручки посинели, и кажется, что уже не смогут разогнуться пальчики. А Лизавета не успела дать дочке варежки. Она размахнулась, бросила их, но они, не долетев, упали. Когда поезд ушел, Лизавета увидела варежки между рельсами. Ярко-красные, они — как лужицы крови — страшили глаз.
Позднее Лизавета и сама попала в концлагерь, но выжила. Не год и не два, а без малого двадцать лет искала дочь, все вязала ей варежки — красные или обязательно с красным. А потом точно было установлено, что дочери нет в живых… Целый сундук варежек отвезла тогда Лизавета в ближайший детский дом. Вскоре детдом перевели куда-то, она поколесила за ним. Так и попала в наши края.
Дикая тоска приходит временами к Лизавете. Словно чья-то грубая рука сжимает ей горло и сердце — вот-вот остановится. Спасение одно: варежки — красные или обязательно с красным… Быстро мелькают спицы, губы шевелятся: то ли петли отсчитывает, то ли с дочкой говорит. А потом идет Лизавета с корзиной через реку. Долго и печально смотрит, как дети примеряют красивые варежки…
Давно это уже было. Я время от времени рассказываю об этом людям. А сейчас вспомнила потому, что… Тогда еще, когда я приезжала в родное село и видела Лизавету, я написала одному земляку, известному и важному в стране. Ответа не получила. Не тронула эта история персону первого десятка. Хотела я, чтобы прислал он человека из центральной газеты или журнала, чтобы тот рассказал всем об этой истории.
А недавно попалось на глаза письмо, которое мне переправили несколько лет назад. Его прислал сын того важного человека, которого давно уже нет в живых. В бумажных развалах отца он обнаружил то мое письмо с пометками и припиской: барельеф — варежки. Попросил меня помочь установить такой барельеф в селе, все расходы он возьмет на себя. С одной стороны мне было радостно, что не такими черствыми людьми оказались на деле знаменитости.
С другой — было очень горько: нет теперь уже этого села. Знаю, до последнего в День Победы женщины носили на могилу Лизаветы красные варежки…