Есть писатели, которые впиваются под кожу, просачиваются в кровь, вонзаются в сердце и оставляют в нем сладкую, никогда не заживающую рану. («Рана отличная, чистая», — сказал отец матадора Антонио). Хэм — это праздник, который всегда со мной. Хэм — это мой пульс пулей двустволки в виске у кровати, на которой в недобрый великий час родила его мать, моя рука дрожащая, гладящая хэмовских кошек во дворике Ки Уэста, моя скорбь кентуккийская меж двух сосенок под надгробной стелой, где увековечено неизбывное хэмовское: «Больше всего в жизни он любил осень. Желтые, теплые осенние листья, плывущие по реке на спинах форелей, а сверху синее безветренное небо. Теперь он будет частью всего этого навсегда».
Есть страны и города в них, которые впиваются под кожу, просачиваются в кровь, вонзаются в сердце и оставляют там грубые камни своих улиц, чесночные запахи своих таверн, воркование своих голубей на белых площадях, бурлескность своих маскарадов, тревожное, пьяное дрожание песка под копытами несущихся грациозно рогатых черных быков на аренах своих коррид…
Эспанья… Валенсья… Папа Хэм… Дон Эрнесто, самый честный и смелый из матадоров американской и мировой литературной корриды. Он не подпилил рогов своему «самому настоящему» быку. Он вышел на свою арену сказать правду. А правда всегда проста, как жизнь и смерть, как бык и матадор, как мулета в дрожащем загривке честно убитого быка, как колотая неспиленным острым, рвущим, блистающим рогом чистая и честная рана матадора. Эспанья… Валенсья… Папа Хэм…
На кромке черной, как ночь в Гибралтаре, воды светящимся волшебным оком выплывала ко мне Валенсия, вся в шалях своих парков и в кружеве архитектурных творений Сантьяго Калатравы, в высоких гребнях своих готических соборов. Ну, здравствуй, красота моя ненаглядная. Буенос диас, Валенсия.
Я пришла к тебе преклонить колени, испить твоей красоты, покрыться мурашками от вида осколочных ранений твоих бастионов, пройтись твоими старинными улочками, где искал вдохновенья мой Хэм, горе мое горькое. Впусти меня в твои площади и палисады, разреши надышаться твоими пряными ароматами, упиться твоей неземной орачатой из тигровых орехов и насладиться твоей знаменитой паэльей в ресторане Ла Пепика, где пропадал мой Хэм, попивая с матадорами-друзьями ласковую сангрию, где сидел он на серебристом песке пляжей Ля Плайа де Леванте, прогревая на жгучем испанском жидкоплазменном солнце все свои 227 осколочных ран… (Пулеметной очередью по ногам, живого места нет, а от боли он только свистел-насвистывал веселые мелодии что было сил, соловушко чикагский: «Человека можно убить, но не сломать».)
Это же равнодушное валенсийское солнце, что светит сейчас мне в лицо, светило и ему, эти же песчинки пляжа сыпались через ажур пальцев его рук, умевших держать оружие так же споро, как и перо. Я хочу найти твои следы на песке, Папа Хэм, и ступить по ним в твое царство — теперь ты часть всего этого навсегда. Хэм и Испания… Вы слышите в этом аккорде вечность и бессмертие?
От пристани до Ля Плайа де Леванте с ее Плайа Нептуно ходу было минут десять. Это был не пеший ход: паренье стоп в воздухе с привязанными к ним крылышками, левитация, полет. И открылся он мне сразу и неожиданно, как фата моргана на сини моря и золоте песка. Ууупс! Знаменитый ресторан La Pepica — хэмовский приют. Место, где светло и чисто. Кафедральный собор паэльи по-валенсиански, Cathedral de Paella.
Ресторан La Pepica (Пеппе, Пепита, Пепика — ласкательное от Жозефины) сами испанцы называют бабушкой (la abeula) паэльи. Одна из местных легенд летопишет, что некий восторженный идальго своими руками приготовил паэлью для своей возлюбленной донны: por ella, что переводится как «для нее». С тех пор, несмотря на испанскую традицию приготовления пищи исключительно доннами, настоящая паэлья готовится только донами. Но правда гораздо прозаичней: слово происходит от латинского patella, что означает просто сковороду (paellera) с двумя ручками. (Вот так-то: с небес горних и прямо лепешкой об землю. Увы).
В La Pepica, как и положено в ресторанах со столетней историей (а основан он был в 1898 году и принадлежит семье Чиприанни), вся кухня, где рождается знаменитая паэлья по-венециански, открыта для взора алчущих гурманов. Настоящая паэлья готовится в очагах с открытым пламенем и непременно на дровах из виноградной лозы. А? О, боги!
Рис для паэльи идет особый, выращенный в районе озера Альбурерра. (В Испании рис стали выращивать еще мавры в 10 веке, а нынешние испанцы умудряются готовить порядка двухсот блюд из риса!) Но вот Arroses Valencianos (рис по-венециански или паэлья) готовился первоначально исключительно из кролика (а было их пруд пруди, потому мавры страну Испаньей и прозвали) или курицы на оливковом масле с добавлением шафрана. Позже валенсианцы по причине доступности и обилия морепродуктов стали готовить паэлью также из морепродуктов (arroz banda, arroz marinara) — все на стол мечи, что сидит в печи! Вот этак, по-русски!
Но есть жесткое исключение: в паэлью нельзя закладывать грибы и угрей. С какой такой стати и кто запретил — молчит история Валенсианской кухни аж со 136 года до Рождества Христова. Из морской твари в паэлью идет все, чем богаты воды медитерианские: улитки, каракатицы, креветки, трепанги, омары, мидии, кальмары, рыба, осьминоги. Особый шик — черная паэлья (arroz negra) в собственных чернилах осьминога. Есть выбор и для вегетарианцев: paella de verduras готовится из зеленых овощей, а облегченный современный вариант fideue допускает добавление макаронных изделий в шафранный рис, и некоторых видов бобов. Смешанные (mixo) виды заправок к рису являются дурным тоном: паэлья должна быть или мясная, или морская.
Паэлью в La Pepica можно заказать только в виде двойной порции на одну персону. На большую компанию паэлья готовится в огромной сковородище, но тоже из расчета двойной порции. Едят паэлью прямо из общей сковороды (с кем ты ел ее, Папа Хэм?!), черпая сие сарацинское зерно деревянными ложками. Исключительно хорошо запивается любая паэлья безалкогольной орачатой или местной сангрией, подаваемой в огромных охлажденных кувшинах. Во времена Хэма (а живал он в Испании в 1937—1938 годах) валенсианская паэлья была рисом для бедняков и стоила копейки. Сейчас паэлья в La Pepica кусается: от 40 евро до 180−200, в зависимости от цены на омары на рыбном рынке. Пусть себе кусается — полцарства за паэлью!
Ресторан сохраняет первоначальную отделку — голубоватый расписной кафель, обшитые дубом стены и мощные дубовые колонны. Задние стены двух залов, выходящие на набережную вдоль пляжа, полностью стеклянные. Летом накрывают столики на открытом воздухе прямо у кромки пляжа.
Пока готовилась моя черная паэлья из осьминогов в собственных чернилах, я снимала на камеру весь иконостас грамот и фотогалерею знаменитостей, посетивших ресторан за эти сто с небольшим лет. Главная стена посвящена, конечно, папе Хэму и его друзьям-матадорам. Кому теперь важно, что сам король Альфонсо 13-й или Пеле угощались тут паэльей? Здесь был великий Папа Хэм! По расположению столиков на старом фото я пыталась вычислить, за каким именно столом любил сидеть мой кумир. Добрый дон Игнасио, благородный старик-официант, нутром учуял мои муки и привел меня к пустующему пока зарезервированному столу. С дрожью в ногах я опустилась на хэмовский стул, закрыла лицо руками и тихо посидела в минутном молчании. Но тут вынесли мою красавицу-паэлью на черной, прокопченной временем сковороде, а когда гремят кастрюли, музы замолкают.
Потом были великолепные творенья гения Сантьяго Калатравы с летающими крышами, старые уголки Валенсии, школа матадоров и арена корриды на Плаза Де Торрос, впечатляющий городской базар, музей карнавальной скульптуры, но всюду следом за мной незримо шел еще не бородатый тогда, молодой прихрамывающий Хемингуэй, и я вдыхала мысленно аромат его трубочного местного табака, и видела его огромную тень на брусчатке старой Валенсии. Адиос, город! Прощай, Валенсия. Ты останешься праздником, который будет всегда со мной.