Долго думал, куда мне податься. Долго взвешивал, так, чтобы недалече и в то же время туда, где еще не был, и чтобы обязательно прокатиться на электричке.
Потому как на электричке летом — самая что ни на есть прелесть, когда можно ощутить себя еще больше в самом лете. С тобой едет неторопливый народ, преимущественно дачники или местные провинциалы, в летних кепках и шортах. Поезд мчится вдоль зеленых полей и пролесков, с одной стороны вагон заливает солнце, с другой маячит прохладная тень.
Пейзаж сменяет пейзаж, в вагоне солнце заигрывает с тенью. Нервный поезд под стук колес укачивает тебя, убаюкивая попеременно то в летние грезы, то в дрему. И ты окончательно пробуждаешься только на станциях. Боясь проехать свою, суетно ищешь название на здании вокзала, потом заглядываешь в навигатор и, успокоившись, снова проваливаешься в полудремоту-полугрезы, мечтая о чем-нибудь то ли из прошлого, то ли из никогда не сбывшегося.
Прибыв в Сморгонь, я вначале озаботился поиском своей гостиницы, вернее гостинично-развлекательной базы отдыха. Пыльная окраина с замусоренными остановками в виде бетонной плиты и указателя не предвещала ничего хорошего, но я знал, что я там всего на два дня — переживу.
И действительно, гостиница оказалась типичной советской базой отдыха, с холодными комнатами на компанию минимум из четверых, протекающим душем и тусклым освещением.
Закинув вещи, я, как всегда, отправился на исследование своего нового места пребывания. Окраина Сморгони пестрела разноцветными старенькими хатынками, вызывающими нежную жалость. Центр тоже не изобиловал достопримечательностями: пара церквей и небольшой парк с «медвежьими» скульптурами. Из истории города я узнал, что в недавнем прошлом в городе была «Медвежья академия», а попросту за этим красивым названием скрывалось цирковое заведение по дрессировке медведей на потеху местной публики.
Вообще, честно говоря, не все коту Масленица — не все время переполняться восторгами от местных пейзажей и аккуратных белорусских небольших городов. Сморгонь на меня произвела впечатление типичного пыльного захолустья, уездного города Н, с убитыми тротуарами и примерно такими же дорогами, бедными, хотя и живописными, как индейские вигвамы, крестьянскими хатками и неулыбчивыми жителями. В воздухе все время витало некое напряжение, окружающий народ был лишен улыбок и элементарной радости жизни.
Я попытался было исправить свое впечатление, прогулявшись сначала по центру, а потом по окраинам, неизбитыми тропами. Но центр состоял из здания местного управления, горисполкома или чего-то в этом роде в советском-пресоветском стиле, двух церквей и одного маленького парка со скульптурами замученными человеком медведями. Хотя, отдаю должное, вместо привычных, никак не вписывающихся в местную архитектуру танков практически в каждом городе, где я бывал, в Сморгони, наконец, оказался памятник местному писателю Ф. Богушевичу, и даже не чужестранцу А. Пушкину. Городские окраины выглядели настолько прискорбно и серо, что было непонятно, где хуже — этот совковый и маленький центр или бедные, до бровей в провинциальной пыли окраины.
На второй день я оставил попытки произвести на себя хорошее впечатление пыльной Сморгонью, приписал свою нелюбовь к местным бедным видам своей избалованности и придирчивости, вернулся в свою «гостиницу», где мне еще учинили допрос, «а почему вы еще не оплатили свое пребывание» там. Я попробовал тщетно перевоспитать местного администратора, объяснив ей, что это было их же предложение, и мы уже не в Совке, и с гостями надо помягче и с бОльшим доверием.
Переночевал в «морозилке» на скрипучей кровати и на следующий день отбыл в обратном направлении, грустно занеся Сморгонь в свой черный список не-выдающихся городков и ПГТ летней Беларуси.