… Было это в тыща девятьсот семьдесят затертом году, когда мне по своим причинам пришлось пропустить один год между школой и институтом. Вышло тогда вдруг кратковременное установление, о котором после все начисто забыли — что за каждый пропущенный год у абитуриента должно быть 4 месяца рабочего стажа. В порядке борьбы с тунеядством, каковое есть путь ко греху и чрезмерной задумчивости.
Ну я и пошла трудиться на швейную фабрику. А поскольку учить шить ради 4 месяцев было дело бессмысленное, то взяли меня на упаковку готовой продукции: тех самых панталон дамских, которые впоследствии так прославились благодаря Жерар Филиппу — увидев их, он
Им там хорошо ржать, у них тепло. А у нас в общем-то бывает холодно. И если кто озимой порой не носит теплого белья, то вскорости ознакамливается со словами типа «цистит», а то и еще чего похуже, хотя по ощущениям хуже цистита ничего быть не может. Но я не об этом.
Место упаковщицы, как легко догадаться, находилось в конце конвейера. Туда приезжала готовая продукция, кою и надо было упаковывать в пачки по 20 штук и веревочкой перевязывать, а на хвостики оной веревочки (дабы никто не развязал и коварно панталоны не раскомплектовал) наклеить этикетку с артикулом и размером. Что я и делала с 8 утра и до 16 и, глядя на бесконечный цех с пятью лентами конвейеров, где сидела добрая сотня швей, все глубже и глубже проникалась мыслию о прельстительности и преполезности высшего образования. Дабы, познав ученую мудрость и приобретя специальность сугубо высокую, никогда более не ступать ногою в подобный цех и не проводить свои дни в восьмичасовом повторении одного и того же движения.
Ибо упаковка пачек оказалась там наиболее разнообразной операцией: надо было и бумагу упаковочную нарезать, и пачки вертеть, и бумажки клеить. Прочие же работницы были обречены все 8 часов совершать буквально одно движение: взять работу с конвейера, прошить один шов, и положить ее обратно, а следующий шов уже прошивала следующая. Взять, прошить. Взять, прошить. От этого мой (тогда еще юный) мозг едва что не расплавился, ужасом пораженный при мысли, что вот так можно и всю жизнь провести, пришивая верх левой штанины.
Разнообразие, впрочем, какое-то все же было: панталоны были то розовые, то салатовые, то небесно-голубые, и разных размеров. Надо было не перепутать, и не пришить розовую штанину к голубой, а от монотонности работы и сотен мелькающих перед глазами штанин — и таковое с работницами случалось. Ибо человек суть создание многогрешное и в заблуждение легко впадающе, особливо при монотонности деяния, когда отупение и сонливость внимание собой превосходят.
На фабрике по молодости лет меня поразили, кроме конвейеров и цеха, еще две вещи: в уборной никогда не было света, и не было дверок на кабинках. Но мне объяснили: дверки на кабинках приказала снять администрация, дабы корыстолюбивые работницы не надевали на себя по пять пар производимых панталон с целью их выноса и последующей перепродажи. А света нет потому, что работницы постоянно разбивают или выкручивают лампочки — дабы не видно было, как они в темноте надевают на себя ту самую производимую продукцию. Именно с целью их выноса и… ну, вы поняли.
Так вот, по причине однообразия работы и просто по небрежности случался в работе брак, что, впрочем, дело естественное, ибо кто без греха. И этот брак получатель продукции на фабрику, естественно, возвращал. Вот тут-то и есть самое интересное: весь великий-могучий Советский Союз (точнее, прекрасная его половина) были тогда одеты в такие панталоны, поелику другого ничего просто не было, но — в южных краях, где прошли мои молодые годы, в магазинах продавались аналогичные же панталоны, пошитые за Уралом, а продукция нашей трикотажной фабрики прямиком отправлялась куда-то за Байкал.
Оттуда, из Забайкалья, и возвращался ошибочно отосланный туда брак: штаны с разными по цвету или размеру штанинами. И сваливался в кучу. А в конце месяца, когда, как помнят старожилы, везде была горячка, запарка и прочее погонялово по случаю Выполнения Плана, мне выходило указание Свыше: паковать и отдавать на отправку продукцию из той самой кучи.
— Да ведь это же брак? — удивлялась я, как всегда снедаемая любопытством по отношению к небрежению качеством штанов (чему другой пример уже описан в статье Загадка жутких штанов).
— Пакуй, пакуй, некогда сейчас разбираться, — нетерпеливо отвечало Начальство. — Брак вернут, а план уже будет выполнен.
И что оставалось делать? Входить в экстаз борьбы с приписками и искажением отчетности мне, как работнику молодому, временному и преисполненному мыслей о Высшем (образовании, конечно), было не с руки, да и вряд ли это супротив сложившейся системы помогло бы. Так что ехали те штанцы снова в Забайкалье…
Вы спросите, а зачем же было так далеко везти? Не проще ли было молдавского пошива штанцами облекать трепетные бедра молдавских же тружениц социализма, а прелести забайкальских жен и дев согревать местным изделием, которое ни стежком от нашего не отличалось, по тому же ГОСТу пошито? Уж не бесхозяйственность ли это, не головотяпство ли с бюрократизмусом? Гонять по одной шестой части суши туда-сюда вагоны и составы с одинаковым товаром, каковые вагоны в пути неизбежно (как нам указывает математика) где-нибудь в Ромашково встречались и, вероятно, приветствовали друг друга гудками и перестуком вагонных колес?
Вот и мы так думали, что бесхозяйственность. А когда грянула Перестройка да Гласность, царство ей небесное, — тут-то мы и ознакомились с документами, и душа моя еще более страданиями человечества уязвленна стала.
Оказалось, что было такое установление Свыше: всегда планировать так, чтобы запчасти изготавливались в другой республике, нежели основной продукт, а результат оного изготовления сбывался еще в третью. Дабы в республиках самостоятельности вплоть до полного самоопределения не допускать, но сделать их зависимыми друг от друга, а более всего — от центра и партийного руководства. И тем самым всемерно повышать и укреплять руководящую и направляющую роль КПСС во всем решительно, не избегая даже дамского исподнего.
…Но не помогло.
Гордитеся, тщеславные созидатели градов, гордитесь, основатели государств; мечтайте, что слава имени вашего будет вечна; столпите камень на камень до самых облаков; иссекайте изображения ваших подвигов и надписи, дела ваши возвещающие. Полагайте твердые основания правления законом непременным. Время с острым рядом зубов смеется вашему кичению.
(оттуда же).