Еще вчера день часами накуренно висел, напрочь замерев в мертвом воздухе межофисного безжизненного универсума, предварительно размазанный стрелками настенных часов по ржавому днищу печального циферблата твоих замедливших ход внутренних часов… И только еще сегодня утро было почти мертвым, а апокалиптическая дымка вдали, отдаленно напоминающая ядерный гриб, совсем не предвещала дальнейшего продолжения твоей жизни на Земле… Как вдруг… грянул гром… разверзлись небеса… И озарение непостижимым отпуском щедро излилось на изможденные почвы твоего немого сознания: ведь через три дня отпуск! Три-два-один — и очередной запуск в открытый отпуск с полным отрывом от земного притяжения! Две недели невесомости, свободы и возвращения в себя-человека!
Осознание забытой истины пришло внезапно и безжалостно, ошеломив твой рабский мозг и вытеснив из него все то важное, из-за чего ты еще этой ночью не мог уснуть, как не мог уснуть и прошлой: совещания, конференции, командировки, доклады, отчеты, проверки, дебиты, кредиты, квартира, машина, жена, дом, дочь, дача, деньги… Вся та экзистенциальная бессмыслица и чепуха, без начала и конца, тот рабский труд на полностью автоматизированных галерах, отчего почему-то совсем не легче, плывущих по рекам современной жизни, изо дня в день, из года в год, из декады в декаду, что и из тебя прочно и верно, тихо и незаметно, делает бесчувственный автомат…
Подъем, принятие пищи, работа, прием пищи, работа, перерыв, прием пищи, отбой…
Подъем, принятие пищи, работа, прием пищи, работа, перерыв, прием пищи, отбой…
Подъем, принятие пищи, работа, прием пищи, работа, перерыв, прием пищи, отбой…
День первый… день последний…
И никакого лазуревого неба… никакого бирюзового моря… никакого шепчущего старые сказки леса… и никакого тебя… Внутреннее ощущения себя давно исчезло, растаяв в сумраке должного и обязательного… Чувства стали взвешенными, напоминающими лишь реакции. Разум — практичным. Любовь где-то потерялась, рассеялась, размазалась искренностью первого чувства по шершавой коже жизни, а ты одиноко остался уверять себя, что жизнь удалась…
Старые истины вытеснили твой привычный и одобренный всеми образ мыслей, заставив серьезно поколебаться в правильности выбранного кем-то за тебя курса, кто так уверял в его исключительной правильности. И вот медленно накатывающее цунами из радостного ожидания и предвкушения разбивается о неровные берега твоего понимания, сметая все на своем пути, и наркотическое опьянение ликования и счастья наполняет тебя по самое горло, почти заставляя захлебнуться от чувства…
Забытый вкус свободы твоего все сильнее засыпающего я… У него терпкий привкус первой крови, соленой морской соли и сильного ветра в лицо… Он — наивные мелодии детства с уже забытыми словами и чьи-то расплывчатые образы… отблески дальних миров, бледных в прошлом мечтаний, обрывки слов… От него пахнет озоном и свежескошенной травой… За него хочется биться и непременно умереть, погибнуть героически, как древний викинг, и совсем не хочется обратно на галеры жизни, чей курс единственно правильный и где свобода — почти преступление…
И то ли радостно, то ли печально… Нет, однозначно, ликование переполняет, лишь изредка перебиваемое минорными нотками какой-то давней печали… И не хочется думать ни о чем важном и нужном, ни о чем таком, ни о чем совсем…
В такое время ты отчетливо чувствуешь, что заслужил… заслужил послать все к черту, и сидеть нога на ногу под недоуменные взгляды исподлобья твоих неотпускных коллег. И листать совсем не интересные журналы. И говорить дерзости. И шутить на грани. Ты даешь себе право подойти к окну в самый разгар рабочего дня и, уткнувшись взглядом своих почти слепых глаз в самую гущу листвы и птичьего гомона, простоять так десять минут без движения.
Ты даешь себе первородное право быть безразличным с теми, что высасывали твое понимание, участие и терпение на протяжении года, в твердой уверенности, что так и надо.
По коридору ты идешь, не уперев взгляд в никуда, в себя, погруженный с головой в «галеры», а разбегаешься что есть силы и подпрыгиваешь под самый поток, махнув рукой словно крылом и чуть не сбив с ног внезапно материализовавшуюся секретаршу. А после делаешь и вовсе невообразимое для столь серьезного места: подхватываешь ее вверх, вальсируешь круг-другой и ополоумевшую от неожиданной то ли смелости, то ли наглости опускаешь туда, откуда взял, приходить в себя.
Твое разволновавшееся воображение рисует картины дня первого, дня самого насыщенного, дня второго, дня третьего… Ты выстраиваешь планы, словно воздушные замки. Потом одним махом рушишь их и возводишь новые, более приземленные сооружения… Потом третьи…
Золотые стрелы солнца, пробивающие зеленую шевелюру леса и вонзающиеся в прошлогоднюю листву… ошалелое птичье многоголосье… петляющая тропа… высокий берег… темные воды, несущие вдаль твои печали… встреча с далеким-близким детством… с чужим собой… и никого на целом свете…
И уже ничто не испортит твоей радости. Впереди лазуревым парусом маячит свобода. И впереди еще такая долгая жизнь… 3 — 2 — 1…