В. Колычев
Наиболее полная коллекция татуировок уголовного мира — у
Сам он представляется читателю так: «Я — воспитанник детдома для детей „врагов народа“, не закончивший образование художник, участник Великой Отечественной войны, 33 года проработал в МВД
Вообще-то публикации этого, безусловно компетентного в теме автора, выходили и раньше, например, «Татуированный Сталин» — в Венгрии, Тюремно-лагерный блатной словарь с татуировками — в издательстве «Края Москвы»; «Жаргон и татуировки» с грифом ДСП (Для служебного пользования) в ГУВД Ленинградской области.
Среди специалистов, изучающих «блатные» татуировки, сложилось несколько клише, определяющих их значение. Во-первых, это тайнопись — и с этим нельзя не согласиться. Чего стоят аббревиатуры: БОГ («Буду Опять Грабить»), ЖУК («Желаю Удачливых Краж»), ЛИСТ («Легавых И Стукачей Трамбуй») — это знаки претензии на авторитет. А у женщин: ЛЕБЕДИ — любить буду, даже если изменит, СВАТ? — свобода вернется, а ты?; ТОМСК — ты один моего сердца коснулся… Лирично, не правда ли?
Но чтобы «прочитать» тату, надо учитывать и пространство тела. Одна и та же женская головка, наколотая на животе — атрибутирует проститутку, на груди — означает инициацию малолетнего зека. При этом в отличие от обычной речи, в этих тату знаки разных уровней интегрируются как бы один внутрь другого. Кроме того, они динамичны,
Во-вторых, визитная карточка — тоже не представляется спорным. Например, сердце, пронзенное кинжалом — опознавательный символ вора в законе, если он присвоен по наивности не принадлежащим к сему кругу лицом — его ждет смерть; кот в шляпе — значит, крадум,
А если посмотреть на «нательную живопись» с точки зрения психологии? Поделюсь своими мыслями. Преступный мир — локален, и при всей своей разнокалиберности однороден по отношению к этическим принципам общества. А мир заключенных — и вовсе замкнут. Только представьте: за осужденным захлопывается тюремная дверь или лагерные ворота… У него при себе — только собственное тело, единственная, так сказать, собственность. И он оформляет его — не столько эстетически, сколько информационно.
Не потому ли традиция нанесения татуировки была распространена в острогах Руси с очень давних времен, как минимум, с XI века? Однако пик популярности ее пришелся на вторую половину прошлого столетия. В чем дело?
Наступила информационная эпоха. Генетика («продажная девка империализма»), кибернетика («лженаука») с боями и людскими потерями прорывались в социум. В информационном обществе задача социализации — самоопределения в обществе, обусловливающем взаимоотношения с ним, с его группами и членами — приобретает особое значение.
И как раз с точки зрения социализации личности татуировка тоже приобретает особый смысл — это лаконичная информация и одновременно — психологическая маска. Но если «на воле» люди, выполняя различные социальные роли — от профессиональных до семейных — «текуче» меняют свои образы (на работе — начальник, дома — семьянин), мимикрируя по обстоятельствам, то в условиях изоляции нанесенная на самое себя информация — жестко заданная (принятая?) позиция.
Годами носимая, она «прирастает» к внутренней сущности если не панцирем, то хитиновым покровом, и при выходе на свободу человеку очень трудно от нее избавиться, а значит — обрести навыки вхождения в более широкую общественную среду.
И если он, тем не менее, хочет этого добиться, то либо наносит новые татуировки — расширяя «информационное поле самопозиционирования», либо ищет локальную среду, в которой может рассчитывать на лояльность. Чаще всего такой средой оказывается религиозная — примеры тому не единичны.
Не претендуя на аналогию с современной модой на тату, все-таки рискну заметить, что в любом случае это не просто картинка. Как при решении украсить ею тело, а уж тем более — при выборе «иллюстрации» стоит иметь в виду, что она не захочет быть пассивной, энерго-информационная сущность наколки (усугубленная руками татуировщика) захочет проявляться.
Человек свободен в своем выборе… будьте свободны!