Нам все равно, по какому поводу мариноваться. Можно и без повода. Раньше я считала, что способность переживать по делу и без зависит от человека, а тяга к знаниям — исключительно правильное занятие. Пока не познакомилась с очень умной женщиной-физиологом, профессором. С тех пор я потеряла покой. Хотя, по задумке физиолога, должна была его обрести. Да, и с профессорами с тех пор стараюсь не сталкиваться…
В пять секунд ей удалось объяснить мне вещи, о которых я никогда не задумывалась. Потому как привыкла созерцать, воспринимать, доверять и не анализировать особо. Она живо объяснила мне (хотя я и не спрашивала), что мы зеваем не оттого, что нам скучно, а чтобы выровнять давление во внутреннем ухе, расправить слипшиеся альвеолы легких. Моргаем, чтобы увлажнить наши глазные яблоки (надо же, какое слово — «яблоки»!)
И что мы не влюбляемся вовсе, а просто в воздухе что-то улавливаем от определенного человека и в наш организм впрыскивается какая-то бяка, от которой едет крыша. И вообще любовь — что-то типа заболевания, стресса. А стресс, в свою очередь, — это любое положение тебя, кроме положения тебя в покое. То есть почесать за ухом — значит, испытать сильнейший стресс. Однако!
А страдаем при виде «бывших», потому что когда-то организм наш «запомнил» эту боль. И воспроизвел вновь, увидев тот же объект-источник боли. А я, дурочка, полагала, что нам больно из-за того, что в глубине души мы тоскуем по счастливому времени в нашей жизни. Все на уровне клеток, молекул — и ничего, то есть абсолютно ничего, от души. Вот так все просто, оказывается. Просто и скучно.
Она знала природу всех явлений, причины любого поведения. Стоило мне появиться не в духе, как она принималась задавать вопросы и, не дослушав ответа, с энтузиазмом излагала свои выводы относительно причин столь унылого поведения молодой особы. Простые до гениальности. С тех пор я начала задумываться, и в моей голове возникло убеждение, что все продумано кем-то до мелочей, включая то, куда ты сейчас посмотришь. Но ты в этом не принимаешь никакого участия.
И вот — стряслось: мы сидели в кинотеатре, наблюдая крупным планом, как Бенисио дель Торо медленно опускает глаза… его густые ресницы отбрасывали тень. «Очарователен! Ресницы предохраняют человека от грязи и насекомых», — с чувством прошептала она. Спасибо им, конечно, но я не хотела в тот момент думать о насекомых! А хотела о Бенисио дель Торо. Но в голову продолжали лезть знания. И я поняла, что моя дружба с физиологом не доведет меня до добра.
Но главное — поняла, что помимо того, что вдалбливают нам в головы посторонние люди, мы поглощаем тонны ненужной информации, которая выдавливает мозг из черепной коробки.
Зачем, например, каждое утро нас нагружают фондовыми индексами, котировками акций? Кто-то из читающих готовит интервенцию на западные рынки? Для специалистов — подобных новостей недостаточно, для остальных же — это и вовсе китайская грамота.
Зачем мне рассказывают о том, что мой бывший развелся и с кем остались его дети? Зачем мне знать, о чем кричат на митинге, от кого дочь у Киркорова и чем болеет соседская собака? Я не хочу этого знать, но слышу об этом, просто потому что у меня есть уши. А тот, кто долго о чем-то слышит, обязательно начнет прислушиваться и реагировать. Раздражаться, как правило. Потому что не хочет об этом ничего знать.
Кругозор — это очень хорошо. Но не в тот миг, когда тебе его расширяют через трубочки, вставленные куда возможно. Гражданская позиция и политическая активность — прекрасно. Когда это твое. А интересоваться надо тем, что тебя интересует, от чего звуки четче, краски ярче и дыхание перехватывает где-то на полпути к легким.
Мне, например, все равно, почему деревья зеленые. Они прекрасны. И небо прекрасно, хотя совсем не зеленое.
Спасибо физиологу — мне удалось установить информационный фильтр в голове и осталось лишь следить за его исправностью. Главное, не рассказывать ей об этом, а то фильтр придется менять. Теперь могу любоваться глазными яблоками дель Торо без ограничений.
Нельзя позволять лишней информации влиять на твое настроение, тем паче — на отношение к кому-либо.
«Он был некрасивым и пьяницей!» — когда-то ответила тетя на мой вопрос о том, кто такой Ободзинский. И прошло очень много лет, прежде чем я выросла и, услышав его голос, поняла, насколько красивым человеком он был на самом деле.
Некоторые вещи надо принимать на веру, не мучая себя поисками их происхождения, не интересуясь принципами их работы. О других вообще лучше не знать.
Поэтому я как попугай повторяю за Ляписом Трубецким: «Я верю в любовь. Я верю в добро. И верить буду». Буду и все! Что б ни говорили там физиологи. Скучно им всё на свете о человеке знать. Вот и экспериментируют над нами. Развлекаются.