И тут никаких исключений не допускалось — лесотехник ты, кораблестроитель или гляциолог… Вне зависимости от своей будущей специальности, каждый советский студент был обязан знать не только теорию простого воспроизводства капитала, но и в расширенном (товар-деньги-новый товар с прибавочной стоимостью) разбираться досконально.
И настолько нас на первых занятиях по политэкономии в этом убедили, что я даже в библиотеку пошел. И взял на свой абонемент «Капитал» Карла Маркса. Хотел сразу оба тома, но когда библиотекарша с помощницей их приволокли откуда-то из недр книгохранилища… А одной два тома просто не поднять было! Посмотрел я на эти тома, посмотрел… И решил, что сначала один, первый, возьму. Прочитаю, а потом уже и за вторым приду.
Но так и не пришел. Потому как первый дальше десятой страницы за весь семестр так и не прочитал. Хотя пытался. Несколько раз. Но как до десятой дойду, так и… Засыпаю сразу.
В общем, не пошел у меня «Капитал». Поэтому, наверное, с первого захода и не получилось у меня политэкономию сдать. А потом практика, стройотряд… Закрутилось, завертелось и осталась у меня переэкзаменовка по этой политэкономии на осень. А отпуска у преподавателей приличные. К тому же профессор, что нам лекции читал, видно, какой-то важный труд ваял.
На кафедре, куда я в самом начале сентября приперся, мне сказали: он, мол, монографию пишет. Поэтому, типа, не путайся под ногами. Иди отсюда. А как идти? Меня ж того… И отчислить могут!
В общем, я в деканат. Так, мол, и так. Профессор монографию пишет, а на кафедре, как узнали, с какого я факультета, так — взашей! И что делать? Я ж того… Этого… Всё лето про эту прибавочную стоимость читал, Лариса Тимофеевна. Ей бо, читал. Ночью меня поднимите, так я Вам сразу и про простое, и про расширенное воспроизводство. Ещё лучше, чем сам Карл Маркс когда-то написал.
Выслушала она меня внимательно, посмотрела пристально, оценивающе и говорит:
— Ну, если даже лучше классиков… То как-то и стыдно тебя на нашу «дубовую» кафедру посылать. Вот, держи направление. Завтра, с одиннадцати на кафедре политэкономии финэка (финансово-экономического института, значит) будут принимать экзамены у таких как ты, разгильдяев, с бору по сосенке собранных со всех питерских вузов.
Оказывается, с этими политэкономами проблемы не только у нас, в «дубовом колледже».
Я это направление взял. И поехал на следующий день в этот самый финэк. По родному парку — на метро, потом вдоль канала Грибоедова и через Львиный мостик, который так хорошо в «Зимней вишне» на фоне Елены Сафоновой показали.
Народу там собралось… Ужас просто! Естественно, что в первые ряды меня никто не пропустил. Тем более что я в них и не рвался. Ну, а после того, как первопроходцы зашли в аудиторию, полчаса (как минимум!) делать нечего. Ну, я и пошел искать, где тут у них курилка.
И вот там, в курилке, столкнулся с этими самыми гляциологами. Они так же, как и я, эту самую политэкономию родной университетской профессуре не сдали. Разница только в том, что у меня этот предмет на первом курсе, а у них уже где-то ближе к финальной части. На четвертом, что ли. И вот они-то и рассказали мне эту
…Практика у них была. Сразу после первого курса. И проходили они её в Таджикистане, на Памире. До Душанбе — обычным рейсом Аэрофлота, а там — в вертолет и… На ледник Федченко. Со всей аппаратурой и научными руководителями.
Научных-то не так чтобы много, раз-два и обчелся, а аппаратуры — очень даже прилично. Оказывается, от этих ледников много чего зависит. Они же тают летом. И соответственно, питают разные горные ручейки, речки. А вода в Средней Азии… В буквальном смысле — на вес золота. И чтобы знать, хватит ли её не только для гидростанций (и сколько они на этой воде электроэнергии произведут!), но и для орошения… Да и вообще, как оказалось, эти ледники (и скорость их таяния) влияют не только на экономику наших среднеазиатских республик, но и на мировой климат в целом. И чтобы быть готовыми к разным катаклизмам, эти ледники, так получается, изучать надо. Вот разной аппаратуры и набралось. Еле-еле её в вертолет запихали.
Ну, а на ледник прилетели, палатки разбили, спальники достали, так сразу же всю эту аппаратуру и понарасставили везде, где им научные руководители пальцем ткнули. Вот тут, мол. И здесь. И там. Поставили аппаратуру, закрепили и…
Нет, это только присказкой оказалось. А сама сказка — на весь полевой сезон. Показания с этой аппаратуры снимать надо. И не просто так, а регулярно. А регулярно — это значит с определенной, строго установленной периодичностью. Раз там в два часа. Или три. Тут уж, сами понимаете, не специалист, врать не буду. Может, так, может, эдак. Тут суть в другом.
Прошли два (три) часа, встал и пошел. И никого не интересует, что ночь на дворе. И тебе спать хочется. Есть такое слово «надо». «Надо, Федя, надо». И если это слово в регламент научных наблюдений забито, встал — и пошел. Снял показания с приборов, записал их к себе в блокнотик, вернулся на базу, всё (копеечка в копеечку!) переписал в специальный журнал научных наблюдений. Дата, время, подпись. Чтобы если что, союзный Совет Министров знал, с кого спросить за недобор воды в Узбекской ССР летом того года, что через десять лет будет.
Но, опять же, ходить по приборам не просто так надо. А обязательно в паре. Инструкция такая у этих гляциологов. Мол, техника безопасности и всё прочее. Мало ли, поскользнешься ты, покатишься вниз по этому леднику… Так напарник вернется на базу и доложит: «Так, мол, и так. Укатился вниз по склону. Пока катился, очень сильно ругался. Разными нехорошими словами. Надо бы связаться по рации с чабанами, что на джайле, предупредить. Пусть встречают».
Народ и ходил парами. Тем более что и руководители это дело контролировали. Но так, поначалу. А как убедились, что народ проникся и осознал, так чуток контроль и ослабили. Ночью всем спать хочется. Вне зависимости от того, кто ты — руководитель или студент.
И вот как-то ночью, уже под самый финал практики… Им и осталось — всего ничего. Можно даже сказать — ничего не осталось. Уже дня три тому назад должны были в Душанбе регистрироваться на обратный питерский рейс. А тут — облачность на ледник упала. Горы, как-никак. Нелетная погода, соответственно. И когда вертолет прилетит — никто не знает. А ждать, да догонять, всем известно, труднее всего. Вот, видимо, народ под этими трудностями и прогнулся немного.
Проснулся очередной дежурный, которому надо было на обход по приборам идти, посмотрел на напарницу… А она у него такая… Городская, худосочная. Метр с кепкой. И то, если только в прыжке. Молодая, сразу после школы поступила. Вот пацану, уже и срочную оттянувшему, её и стало жалко. Да ладно! По этому маршруту, от прибора до прибора, за месяц практики столько хожено-перехожено. Глаза завяжи — и то не заблудишься.
И не стал он напарницу будить. Поправил ей спальник осторожно, встал и пошел по маршруту со своим блокнотиком. Сам. Один.
А народ проснулся, когда время вышло и в очередной раз на маршрут надо было выходить. Проснулся и волноваться начал. Спальник-то того, кто в предыдущий раз показания должен был снять… Пустой.
Ну, начальник быстро тревогу протрубил, поднял всех и, разбив на пары, отправил на ледник. Несколько дней они его искали. И звали-кричали, и по леднику всё светлое время суток лазили. Нет этого парня, и всё тут. Как корова его языком… Так и не обнаружив пропажи, сняли всё, снялись сами, погрузились в вертолет, что пришел, когда летная погода наладилась, и ушли на Душанбе.
И года два о том парне, что один на маршрут ушел, ни слуху ни духу. Только вот летом, накануне нашей пересдачи, вытаял он. И то — не весь. Макушка только.
Оказывается, ледник не равномерно тает. Там, где солнышко пригрело — сильнее, в тени — медленнее. Плюсом к этому: лед, хоть и твердое тело, но обладает определенной пластичностью, за счет которой ледник двигается (как своеобразная ледяная река), только очень медленно. Соответственно, из-за этих причин по леднику время от времени проходят трещины. А ледник не только днем тает, но и ночью, когда холодно, подмерзает. Поэтому над трещиной может образоваться тонкий ледяной «мостик».
Вот на такой «мостик» и ступил тот парень, что ушел одним на маршрут. Он под ним рухнул. Тот и полетел вниз. Полет, правда, был недолгим. Трещина же вверху шире, а дальше, в глубину, сужается. Вот он упал и застрял почти сразу же. Был бы напарник, позвал бы из основного лагеря людей, вытащили бы его. Ну, может, парой сломанных ребер отделался бы. Так вот напарника-то как раз… И не было рядом.
А парень упал неудачно: руки, как шел, вниз опущены были, и при падении он их просто не успел поднять. Всё быстро, мгновенно произошло. Руки в трещине и прижало ему к телу. Самому — никак не выбраться. Хотя край трещины… Вот он. Только руку протяни. Но… Не протянуть. Никак!
Парень, видимо, кричал, но толку-то… Звук, отражаясь от стен трещины, вверх уходил. И хоть лагерь недалеко, не услышал его никто. А ледник таять после его падения не перестал. Только сток он, упав в разлом, своим телом перекрыл. И уходить воде стало некуда. Вот она и стала накапливаться в трещине. И уровень её… Потихоньку, ночь же на дворе, таяние не такое сильное. Но потихоньку-потихоньку, капля за каплей, уровень воды в трещине стал неуклонно подниматься. По шею, под подбородок… Захлебнулся парень к тому моменту, когда в лагере тревогу подняли и вышли на его поиски.
Только через три года вытаяла его голова из общей толщи ледника и партия исследователей нового полевого сезона обнаружила место его гибели и узнала, как это всё случилось.
…Вот такую историю как-то мне рассказали гляциологи питерского университета в курилке финансово-экономического. Тот парень вместе с ними когда-то поступал. И кто знает, сложись всё немного по другому, может, так же стоял бы рядом с нами в курилке и, как и мы, нетерпеливо спрашивал у вновь подошедшего: «Ну, как? Вышел кто из аудитории? Есть какие новости? Сильно финэковская профессура жучит нашего брата, технаря?»
Но всё получилось так, как получилось. И не стоял он рядом с ними. Только потому, что тогда, три года тому назад, решил, в нарушение инструкции, пожалеть свою напарницу.
А инструкции… Они ведь не просто так. Их положения, оказывается, иной раз пишутся кровью. Причем не фигурально выражаясь. А в буквальном смысле этого слова.