Почти все, кто приезжал и заселялся в расположенную около трамвайных путей жёлтую трёхэтажку, больше были похожи не на постоянных жильцов, а на случайных гостей, которые дальнейшую свою судьбу с этим кирпичным домом никак не связывали. Кто-то, прожив недолгое время, самостоятельно покупал жильё дороже и солиднее и затем уезжал в неизвестном направлении. Кому-то родители делали подарок на свадьбу в виде элитной квартиры…
Люди женились, разводились — в общем, жили своей жизнью. А дом жил своей, словно был отделён от постоянно меняющихся жильцов какой-то невидимой стеной. Вот и Никита с Ромкой сняли здесь однокомнатную квартиру на полгода, надеясь в перспективе на то, что место в общежитии к Новому году всё же освободится и они переедут жить к своим институтским товарищам.
Впрочем, был в этом доме небольшой контингент, состоящий в основном из стариков, про которых говорят, что «они много перевидали на своём веку». В это слово «много», по всей вероятности, входило и количество жильцов дома, меняющихся с завидной регулярностью.
Вот и парни, не успев заехать в квартиру, которая сдавалась по доступной для их студенческих карманов цене, через несколько дней уже знали, что тётя Глаша, проживающая на первом этаже, живёт здесь чуть ли не с тех пор, как дом был построен. А на третьем этаже, как стало известно от разговорчивой почтальонши Танечки, доживала свой век какая-то древняя старушка, у которой поблизости жила внучатая племянница. Правда, по какой-то неизвестной причине молодая женщина не слишком часто баловала посещениями свою престарелую родственницу, которая, опять же со слов почтового работника, ещё и сильно болела, отчего на улицу не выходила.
В том, что соседка с третьего этажа ограничивается «прогулками», выходя только на балкон, ребята убедились немного позже. Мало того, что октябрь в этом году был расцвечен всеми красками, на какие только была способна волшебница-осень, так он ещё выдался на редкость тёплым и безветренным.
И вот в одно прекрасное воскресенье во двор высыпали детишки всех возрастов. Всё было хорошо, от подъездов и лавочек то и дело доносился смех, как вдруг у малыша, гуляющего со своей мамой, вырвался из рук большой воздушный шар. Будучи накачанным гелием и почувствовав свободу, ярко-зелёный красавец стал незамедлительно подниматься наверх. Удивлённый карапуз широко раскрыл и глаза, и рот, когда увидел, что его шар был на самом деле «живым»!
Никита с Ромкой, которые как раз возвращались домой с занятий, тоже подняли глаза наверх и совершенно неожиданно для себя увидели, что на балконе третьего этажа кто-то стоит. Это «кто-то» оказалось плохо расчёсанной худощавой седой женщиной, которая оперлась на перила балкона и тоже смотрела на зелёный шар, поднимающийся всё выше и выше.
То, что эта седая женщина была болезненно худа, не испорченные жизнью и временем молодые глаза студентов определили безошибочно, несмотря на то что их разделяло внушительное расстояние. Но ещё больше удивились ребята, когда разглядели у ног старушки чёрно-белого спаниеля, который периодически принимался лаять на всё, что вызывало интерес в его
Никита, который никогда не прогуливал ни лекций, ни семинарских занятий, а стало быть, частенько выходил из дома раньше своего друга, уже видел несколько раз этого симпатичного спаниеля. Правда, он никак не мог подумать, что пёсик мог жить у женщины, которая не могла его даже выгуливать должным образом. Несмотря на то что Никита никогда не держал собак, он где-то внутри догадывался, что «должный образ» состоял из прогулок два, а то и три раза в день.
— Прикинь, Никитос, — говорил на следующий вечер Ромка, жуя на кухне бутерброд и запивая его горячим чаем, — оказывается, бабулька-то не одна живёт. Собаку видел у неё? Симпатичная, между прочим, собачка!
— Видел, — отозвался Никита, погруженный в свои мысли и казавшийся от этого рассеянным. — Я эту собаку частенько по утрам вижу, пока ты дрыхнешь, вместо того чтобы вместе со всеми на занятиях сидеть.
— Ой, ой, ой, — насмешливо парировал Ромка, — тоже мне, чтец-моралист нашёлся! Можно подумать, я один эти лекции пропускаю.
— Не один, — продолжал Никита, находящийся в мыслях далеко от своего приятеля, — но вот останешься без стипендии, и как мы за квартиру платить будем?
— Ну, во-первых… — поёрзал на табуретке Ромка, — мне родители немного помогают.
— А во-вторых? — Никита, наконец-то, поднял на Ромку свои серые глаза.
— А во-вторых, — совершенно легкомысленно ответил тот, — если меня и оставят без стипендии, это будет уже в следующем семестре.
— Ну, и что? — не понял Никита Ромку, на которого непонятно откуда свалилось весёлое настроение.
— А то, — и тут Ромка совсем разулыбался, — жить-то мы после Нового года здесь не будем. В общагу переедем!
— Ну, это ещё бабушка надвое сказала, — с долей сомнения в голосе произнёс Никита. — Общагу-то ведь тоже исходя из успеваемости дают. А тебе…
Он не договорил. В раскрытую форточку донеслись звуки сирены «Скорой помощи». Потом на лестнице кто-то затопал, раздались какие-то непонятные то ли щелчки, то ли несильные удары, затем послышались чьи-то голоса, всё это перемешалось с собачьим лаем и визгом.
Через какое-то время всё стихло.
Потом молодые люди услышали, как около подъезда завёлся мотор, и, судя по тому, что сирена включилась снова, поняли, что «Скорая помощь» отъезжает от их дома.
— Наверное, ту старушку в больницу забрали, — вздохнув, произнёс Ромка, который хоть и был смешливым малым, но иногда проявлял чуткость по отношению к совершенно чужим людям.
— Наверно, — отозвался Никита, остывший чай которого так и продолжал стоять на кухонном столе.
На этом разговор закончился. Ромка ушёл в комнату и, как всегда, завалился спать, а Никита ещё долго сидел на кухне, обхватив голову руками и обдумывая план курсовой работы, которую ему, как отличнику, разрешили писать не на третьем курсе, а уже на втором.
* * *
— Пошла, пошла! Кыш, тебе говорят! — с этими словами ярко накрашенная молодая женщина в светло-серой мутоновой шубе пыталась отогнать от себя чёрно-белого спаниеля и даже затопала на него ногами. Однако тот упорно не хотел уходить, а когда женщина открыла дверь в подъезд, пёс попытался прошмыгнуть в «предбанник», с двух сторон которого находились две двери — одна деревянная, другая — железная, что вела на улицу.
Но не тут-то было! Женщина быстро проскользнула через деревянную дверь, оставив собаку скулить и царапать дверь когтями.
— А ну, пшёл вон! — и с другой стороны в «предбанник» ввалился долговязый парень с девушкой. При этом молодой человек довольно бесцеремонно оттолкнул собаку ногой.
Спутнице его жест явно не понравился, но спорить с претендентом на своё сердце она не стала. Только спросила коротко:
— Зачем ты его гонишь?
— Да ну его, этого пса! — замахал парень руками. — Хозяйка умерла, он теперь в подъезде ошивается. Ладно бы жил спокойно — так нет! Поднимается на третий этаж, где раньше его хозяйка жила, и выть принимается! Да так, что ни музыку послушать, ни уснуть.
— Бедненький, — и девушка наклонилась к чёрно-белому спаниелю, — значит, у тебя даже хозяев теперь нет…
— Бедненький… — насмешливо передразнил её кавалер и, взяв за рукав пальто, оттащил от спаниеля. — Да его, по-моему, весь двор кормит. С чего ему бедным-то быть?
Однако правды в этих словах было не так уж и много. Ставшего бесхозным чёрно-белого пёсика действительно пытались накормить. Но он ничего не ел, поднимая морду по направлению к балкону на третьем этаже, который сравнительно недавно был его собственностью, и при этом жалобно скулил.
Отощал он неимоверно, а спешащие на работу или по своим делам жители подъезда словно не замечали его. В лучшем случае псу удавалось миновать пинков и отшвыривания в сторону. В худшем — он оставался один на улице, где при минусовой температуре мог провести целую ночь, надеясь на то, что его пустят ночевать обратно в подъезд. Как он ещё не умер от голода и холода — оставалось большим вопросом…