Да… Было времечко. Когда грузились мы не мусором там каким-то, а качественной обрезной беломорской доской. На одном из многочисленных архангельских лесозаводов. Но именно с погрузки и начались разные странности в этой истории из жизни.
Обычно на пакет досок уходило два стропа (как правило, оцинкованных). С ними пакеты и в трюм отправляли, и на палубу выгружали. А тут смотрю и глазам своим не верю: кран опускает доски, а докеры, после того как убедились, что груз встал именно туда, куда надо, оба стропа цепляют и вытаскивают их из-под пакета. И он… Без стропов оказывается!
Батюшки святы… Да как же мы все эти пакеты выгружать-то будем?! Непорядок. Я к боцману:
— Филиппыч…
Так, мол, и так. Докладываю о замеченных мною беспорядках. Докеры-то… Того! Своевольничают. И создают нам проблемы на перспективу.
Тот только рассмеялся в ответ. Сам, мол, увидишь, как разгружаться будем. Ты же знаешь, куда мы идем. Каждый строп, между прочим, стоит ого-го скока. А наши друзья-арабы… За ними глаз да глаз нужен. Оставишь стропы без присмотра — половины точно не досчитаемся. Хорошо, если только половины, а то, если ночная выгрузка, и больше! И тогда… Не видать палубной команде премии, как своих ушей.
Вот тут я и вспомнил англичан. Мало того, что, не дай бог, на стропе будет заусеница и он руку поранит, так ещё требуют, чтобы петли одного стропа были продеты одна в другую, чтобы докер делал только два движения, а не четыре, накидывая петли стропа на гак. Так, видите ли, у них профсоюз решил-постановил. И будет стоять, с места не двинется, и орать, пока наш матрос не спустится и петлю в петлю не пропустит. А тут… Вообще без стропов!
Ну ладно, думаю, дойдем до места — посмотрим, как они эту проблему решать будут. Загрузили мы всё в трюм, хорошенько закрепили «караван» на палубе — оно, хоть и лето на дворе, штормить сильно не должно, но путь-то не близкий — до самой Александрии чапать, да и отошли, помолясь всем морским богам, от причала…
Долго ли, коротко — наконец, вот огни того самого порта, что у нас в грузовых коносамментах указан. Александрия.
Уже и лоцманский катер пыхтит у борта… И снова — странность. Я как раз на руле стоял, поэтому — как не обратить внимания на эту, выбивающуюся из привычного ряда, деталь.
Обычно европейским лоцманам предлагают всё самое лучшее, что есть в представительских запасах капитана. Ну, там, копченая-сырокопченая колбаса, сыр твердых сортов и кофе (естественно, приличный!). Правда, как я обратил внимание, те же англичане часто вообще не притрагиваются к угощению. Типа, спасибо за гостеприимство и дань традициям, но у нас самих добра такого — завались просто. Даже ещё лучше.
А тут смотрю: кок несет большую тарелку сыра (самого обычного, что и команде на завтрак-ужин выдают), простенького печенья из пачек — россыпью, масла сливочного и ещё что-то. Типа конфет «Раковые шейки». Или «Гусиные лапки».
Я и спрашиваю старпома, который как раз со мною вахту стоял: что, мол, за дела, Петрович?!
Тот улыбается во все свои тридцать два зуба и отвечает:
— Понимаешь, здесь лоцмана по одному не работают. Сейчас хорошо, если к нам на борт вместе с ним поднимется не больше трех его маленьких сыновей. И что мы будем делать? Если их встречать так же, как и в европейских портах, так никаких представительских не хватит! Они, видишь ли, объясняют это всё тем, что лоцманская служба у них передается по династии. Вот и приучают сыновей к своему ремеслу сызмальства.
Правда, при мне лоцман приехал с одним старшим сыном. Два других, как он пояснил, еще маленькие.
Ну вот, уже и к александрийскому причалу встали. Разгрузка началась. Я, если честно, сразу и не понял — как это они так ловко управились с первыми пакетами досок. Потом присмотрелся…
Пришли арабские докеры со своими ржавенькими стропами и как-то один из них — раз! — пакет за угловой край, и чуть-чуть его краном приподнимают. Сразу же, не теряя ни секунды, два других слаженно и ловко подкатывают под пакет круглые палки и… Всё! Пакет на этих палках стоит. Тут они уже заводят под него два стропа — мы и глазом моргнуть не успели, как пакет переместился на причал.
Короче, работать они умеют. И вкалывают практически без остановок и перекуров. Одни устали — тут же, им на смену, другие.
Мы и приуныли манехо. При таких темпах нам, палубной команде, и в город не сходить. Раньше за границей ведь только тройками ходили. Причем один из этой тройки обязательно должен быть из комсостава. Так чтобы тебя без сопровождающих в город отпустили… Даже не заикайся.
Вот мотористам в порту — лафа. Не успели пришвартоваться — уже у трапа толкутся. Мол, что вы тут возитесь, в город пора! А палубной команде при выгрузке в город особо не побегаешь. Боцман первым делом все пробки от льяльных колодцев и балластных цистерн заставил вывернуть и забить вместо них деревяшки. Эти, мол, умельцы — голой пяткой бронзовые пробки вывернут, чтобы потом из них сувениров наделать и вам же, балбесы, за ваши же деньги и втюхать. А то, что у вас не прибавится от того, что за утерю казенного имущества с вас же и вычтут… Им — до дверки. А вам — двойной убыток. Поняли?! А раз поняли — выполнять! Все пробки вывернуть!
А мы что?.. Вывернуть, так вывернуть. И мудохаешься с этими пробками. Вдвоем! Иногда на ключ и кусок трубы, для усиления рычага наденешь. А арабы… Голой пяткой! Голой пяткой всё то, что мы вдвоем, да с инструментом, да временами ещё и усиливая этот инструмент… Умельцы, одним словом.
Только-только разобрались с лючками и пробками, от Филиппыча новая вводная:
— В надстройку аборигенов не пускать! Вон, снаружи — «арабский» туалет, без унитаза. Пусть туда и ходят.
Ну, про то, что «внутрь не пускать», мог бы и не говорить. Мы уже по лючкам и пробкам всё поняли. Тем более что внутри не только казенное, но и своё, личное.
В общем, заход в арабский порт — это что-то с чем-то. С непривычки и свихнуться недолго. Если, конечно, что-то (или кто-то) не раскрасит монохром однотонных рабочих будней во что-то более яркое.
И вот как-то… Стою я вахту у трапа, а на корме мотористы собрались, сидят на лавочке и ржут, как лошади. И дружок мой, Витька, среди них. Больше всех руками размахивает.
А дня за два до этого третий помощник сделал девчонкам (которых у нас по судовой роли было трое — повариха, буфетчица и дневальная) замечание: запрещаю, мол, ходить загорать на шлюпочную палубу. Строго-настрого! А то арабы работу бросают и вами «налюбоваться» не могут. Гогочут по-своему, языками причмокивают, а часть внаглую, на виду у всей прогрессивной мировой общественности, вспоминает о Дуньке Кулаковой и её возможностях… Трындец, в общем, полный с этими арабами, когда они вас в одних купальниках видят.
Тем более, повариха и буфетчица у нас были, как говорится, «кровь с молоком» — рослые, дородные. Видимо, как раз в арабском вкусе. На таких красавиц и запасть не мудрено.
А что дальше произошло, мне этот лоботряс, Витька, рассказал потом, на общесудовом собрании, и помполит.
Короче говоря, был среди грузчиков один такой худощавый араб. Видимо, бригадир, потому как постоянно шастал то на причал, то обратно на судно, давал своим указания. И уж очень ему понравилась наша буфетчица. Не знаю, на каком языке они с Витькой разговаривали, но этот балбес убедил араба, что за две бутылки какой-то бурды он сведет его с нашей красавицей Ну, тот дурень и приволок, а наш дурень проводил его до каюты буфетчицы: стучи, мол, она ждет. Тот и постучал…
А время было как раз послеобеденное, так называемый адмиральский час. Видимо, наша красавица уже готовилась отдыхать, а тут такое явление — все те же самые и араб! — прямо в каюту. Что тут было… Буфетчица с растрепанными волосами, в руках полотенце и — давай этого араба по судну гонять, а он, бедолага, расположения-то не знает…
Похоже, она не один раз успела его огреть полотенцем, пока он на причал не перепрыгнул. И уже там, на причале, встал на колени, головой о бетон стучит, руки в гору, к небу, поднимает и что-то громко, в больших и искренних чувствах, кричит. Наверное, за то, что вот именно такую у Аллаха просит. С горячей кровью и бурей эмоций, которые, если в мирных целях, да с её личного согласия…
А наши дурни на корме со смеху покатываются.
Буфетчица сразу поняла, чьих это рук дело и — к помполиту, жаловаться. Тот тут же назначил общесудовое собрание. Правда, чисто в мужском составе, без женского полу. И как начал на том собрании:
— Ну, как же это ты, Виктор, так? Как можно было?! Советскую… Ты понимаешь, советскую буфетчицу! За две бутылки какой-то бурды!
Мы все так поняли, что это Витька изначально маху дал. Не надо было на буфетчицу договариваться. Без неё в комсоставовской кают-компании тяжело было бы, сложись всё чуток по-другому и возьми её этот араб шестой женой в свой гарем. На дневальную надо было договариваться. А как? Если она араба не заинтересовала. Ну, и конечно, бакшиш… Бакшиш должен был совсем другим быть. Что-то более приличное. Ну, и уж не две бутылки. А ведро там. Или даже два!
Поэтому как Витька ни выкручивался… Типа, да не продавал я. Так, чтобы народ хоть познакомился… Не смог он убедить помполита в чистоте своих помыслов.
— Сейчас же! Сейчас же иди и извиняйся. Обещай ей что хочешь… Если она рапорт напишет, не видать тебе больше заграницы, как своих ушей.
Витька этому мудрому совету и внял. И побежал вприпрыжку в каюту к буфетчице. Долго они там вдвоем говорили… Я уже и вахту отстоять успел, а Витька от буфетчицы ещё и не выходил.
О чем они там говорили и как договорились — не знаю, но на обратной дороге, в Роттердаме, пришлось Витьке хорошенько раскошелиться.