Поэт Зефиркин почувствовал, что его кто-то тянет за рукав.
— Не пора ли поближе к угощеньям? Через пять минут там яблоко не упадет, — шептал прозаик Безвестный.
Приятели на цыпочках пробрались к столу, над которым еще колдовали официанты. За ними потянулись и остальные. Не дожидаясь завершающих дифирамбов артисток местного театра, исполняющих роль преданных поклонниц, стол подвергли нападению. Героя вечера встретили без аплодисментов, руки были заняты.
— Я вот что думаю, — говорил приятелю Безвестный, надевая пальто, — литературу сгубили диетологи.
— Почему? — удивился Зефиркин, пристраивая каким-то хитрым порядком модный шарф на худой шее.
Этот розово-голубой аксессуар лишь оттенял убогость костюма и нелепость худой, сутулой фигуры, но, видимо, служил предметом гордости поэта.
— Пройдемся? Погодка-то — просто прелесть что такое, весна, птички вот, — толстый палец указал в сторону мусорных контейнеров, над которыми кружилась стайка голубей. Лоснящееся круглое лицо прозаика выражало довольство жизнью.
— Да, весна… Машины, грязь. Разноцветных пятен вязь. Так что вы говорили о диетологах? — вспомнил Зефиркин.
— Говорил, что именно диетологи пробудили разрушительные процессы в литературе. Да-да, не спорьте!
— Я и не спорю. Жду ваших доводов.
— Да какие доводы, помилуйте, вот сейчас мы идем с презентации, а не чувствуем даже насыщения. А вспомните, как классики описывали званые обеды и ужины. Да что там, они и повседневную кухню живописали так, что у сытого начиналась голодная икота!
— Право слово, фуршет мне показался весьма приличным.
— Что вы? Что вы? — Безвестный даже остановился, всплеснув руками. — Эта синтетическая ветчина, по вашему мнению, нормальна? Вот как, скажите, поэтизировать тарталетки, которые мы только что вкушали?
— На пышном тесте сыр овечий в блестящих бусинах икры…
— Что вы, батенька, какое там пышное тесто, это сухари. А сыр, вы ели когда-нибудь настоящий сыр, спрашиваю я вас? И как можно эти две кровавые слезинки назвать бусинами икры? Не та кухня пошла, не та… Потеряли мы кухню, а с ней и вдохновение. Только представьте, звали в былые времена писателя отобедать, подходил он к столу, а там: белоснежные салфетки, тончайший фарфор, благородное поблескивание серебра, игра со светом хрусталя. Вносят, скажем, супницу, приоткрывают крышку, заметьте, только приоткрывают, а по залу растекаются великолепные ароматы. Наваристость куриного бульона, сладкие нотки индейки, терпкость сваренной утки, целый букет ароматов дичи. Разливают янтарную жидкость по чашкам. А в них кружевное великолепие тонко нарезанной, белоснежной лапши, сочная зелень трав. Знаете ли вы, уважаемый, как делают настоящую лапшу?
— Зачем это мне?
— Вот-вот, мы перестали ощущать вкус, забыли о трапезе, теперь это всего лишь прием пищи. Чувствуете разницу? Между тем настоящую лапшу долго вымешивают, дают тесту «подружиться», «отдохнуть». Наделяют продукт человеческими ощущениями! Затем раскатывают тонко-тонко, словно вуаль невесты. Слегка подсушивают, сворачивают на этакие рулетики и аккуратно нарезают полосочками. При варке лапша распускается, подобно косе юной девы, принимает такие формы, я вам скажу, — прозаик захихикал.
— Так вы гурман.
— Слово это теперь ругательное, сейчас все больше в моде «правильность еды», а не эстетика вкуса. Или вот, скажем, грудинка телячья с черносливом. Обязательно телячья, не говядина, что на наших рынках. Нежнейше-розовая, с паутинными прожилками! Ее нашпиговывали вымоченным черносливом, сладко-кислым, с дурманящим ароматом южной ночи. Томили в золоте наисвежайшего масла до хрустящего глянца, что тает во рту, подобно льдинкам, которые малыши, втайне от родителей, пробуют на вкус.
— Как вы искусно описываете! — не выдержал Зефиркин.
— Чувствуете? Чувствуете флер Музы? А вот теперь вспомните о балансе белков, углеводов и прочих скучных характеристиках. Где теперь ваша Муза, любезный? То-то. Литературу сгубили диетологи!