Вот и в этот раз, проводив моего двоюродного брата на поезд, следующий в Пермь, дружески расцеловавшись на прощание и дав ему кучу нужных (а ещё больше — совершенно ненужных) указаний, мы с мужем вышли из здания вокзала. Я осталась стоять на старых выщербленных ступеньках, которые повидали на своём веку все виды сумок, тележек и чемоданов на колёсиках. Это они, разношёрстные и разноликие, именуемые одним словом — «багаж», оставили на когда-то новых ступеньках свои следы.
Муж, наказав мне не отходить с этого места, чтобы не потеряться, отправился за машиной, пообещав вернуться через десять минут. Напротив вокзала красовался недавно отстроенный торговый центр, который казался сделанным из одного только стекла — так сильно он блестел на солнце. А мимо меня продолжали сновать отъезжающие и приехавшие в наш город люди или просто те, кому требовалось сделать пересадку именно в этой точке.
Заметив наш старенький «Рено», я спустилась со ступенек, и через минуту мы уже огибали вокзал с другой стороны. Муж был весел, насвистывал какую-то мелодию в тон работающему в салоне машины радио, я же, глядя в окно, увидела, как мы подъезжаем к ровному строю автобусов, которые, подобно поездам, скоро должны были отправиться по разным направлениям.
«Москва, Москва, Москва, Саранск…» — замелькали передо мной таблички на автобусах.
— Стой!!! — я закричала так громко, что муж вздрогнул.
Я же только через несколько секунд поняла, что мы стоим не потому, что он нажал на тормоз по моей просьбе, а потому, что перед нами ярко-ярко горел запрещающий движение красный свет.
Дёрнув за ручку передней дверцы, я, как колобок, выкатилась из машины. Муж даже не успел схватить меня за руку. Наша машина тронулась и продолжила свой дальнейший путь, но я даже не обернулась в её сторону. Ноги сами понесли меня к автобусам.
Я никого, кто мог бы так резко заставить меня принять какое-то решение, там не увидела. Моим вниманием завладел только большой серо-голубой автобус, с белыми «рожками"-зеркалами бокового вида и надписью «IVECO». Приблизившись, я была готова обнять бампер этой красивой махины, которая через тридцать семь часов окажется там, куда меня тянуло магнитом. Я была готова упасть на колени и прочитать этому красавцу напутственную молитву. Боже мой, я готова была на месте расцеловать его!
Конечно, увидев подобную сцену выражения любви к четырёхколёсному великану, люди бы шарахнулись от меня в сторону, а то и вовсе вызвали бы мне «неотложку». Нет, я не до такой степени не дружу с головой (хотя после травмы ей, бедной, досталось изрядно, а заодно и мне показали, «почём в этой жизни фунт лиха»). Поэтому я стояла, переминаясь с ноги на ногу, и не сводила глаз автобуса, за передним стеклом которого красовались всего четыре буквы: «БАКУ».
Водитель, увидев меня, расценил моё появление перед автобусом по-своему:
— Эй, красавица, садись, поедем со мной прямо до моря!
Я никогда не считала себя красавицей, более того — по моему твёрдому убеждению, во мне не было даже намёка на это обольстительное женское качество.
Очевидно, водителю тоже пришла в голову в точности такая же мысль, потому что за моей спиной выросла шкафообразная фигура мужа. Водитель оказался умницей во всех отношениях, потому что он моментально сделал вид, что ему что-то срочно понадобилось найти в «бардачке», который был расположен справа от его сиденья.
— Не понял, — искренне произнёс муж, попытавшись развернуть меня к себе лицом, — ты что, совсем с ума сошла — чуть ли не на ходу выпрыгивать из машины? Это ради того, что ли, чтобы полюбоваться на какой-то там «IVECO»? Да сейчас этого добра хоть пруд пруди развелось!
— Нет, я конечно, понимаю, — продолжал он, — твою ненормальную страсть к четырёхколёсной братии, но чтобы до такой степени… И потом, дорогая, это ведь автобус, а не представительский чёрный «Меган» последнего выпуска, о котором ты мечтаешь!
Он говорил ещё что-то, довольно убедительно и абсолютно правильно, а я стояла и молчала. В лучшем случае он бы неправильно меня понял…
* * *
С некоторых пор я не люблю число 2500, и даже, проходя с учениками тему «Четырёхзначные числа», стараюсь обходить его стороной. Почему не люблю — да только потому, что это число превратилось для меня в показатель недосягаемости. Две тысячи пятьсот километров от нашего места жительства до Баку. Две с половиной тысячи километров…
Дети же — наоборот — так и норовят вставить именно это число в разряд «примеров».
— Ту саузэнд, файв хандрид… — бойко начинают Славик или Мишка и тут же замолкают, забывая, что по-английски два нуля подряд читаются как «двойной ноль», а слово «двойной» у них вечно вылетает из головы.
— Энд дабл зироу, — со вздохом заканчиваю я.
— Энд дабл зироу, — с улыбкой повторяют мои ученики.
Мне же не до улыбок. В лучшем случае я изображаю на своём лице подобие этой самой улыбки, которая получается довольно кислой, и тут же «переключаю» ребят на что-то другое. Например, на пятизначные числа, типа «двенадцать тысяч пятьсот восемьдесят два» или что-то в этом роде.
Ночью число 2500 «оживает», и цифры принимают вполне реальный человеческий вид. Двойка начинает бешено хохотать над моим, даже во сне не пришедшим в норму, душевным состоянием. Пятёрка скромно молчит, потупив взгляд, а два нолика неизменно принимают образы Рината и Рифата — братьев-близнецов, которые отслужили в морфлоте полтора года (а не год, как принято сейчас).
Эти два нолика-брата стоят навытяжку около Вечного огня в Севастополе, и я всегда вижу их только там, в отглаженных чёрных брюках, в белоснежных рубашках и бескозырках, с автоматами за плечами.
Между нами начинается мысленная беседа, ибо мы уже давно научились понимать друг друга, не открывая ртов.
— Магдалина Вячеславовна (ребята воспитаны идеально, обращаются ко мне только по имени-отчеству), — начинает Ринат, — перестаньте расстраиваться.
Естественно, Ринат ничего такого не произносит, ему нельзя говорить, он же на боевом посту! Вместо него эти слова произносят его выразительные тёмные глаза.
— Ну, правда, перестаньте, — тотчас мысленно подхватывает Рифат. — Вы лучше представьте себе, что было бы, если бы с нами ещё был и Ришат!
О, я прекрасно понимаю, что он хочет этим сказать! Дело в том, что всего их трое. Не двое, а трое, и они не двойняшки, а тройняшки, которым несказанно повезло оказаться служить в одной роте, в одном подразделении… И если бы Ришат был сейчас с ними, то, соответственно, и «братцев-ноликов» было бы не два, а три, и число две с половиной тысячи превратилось бы… в двадцать пять тысяч. И тогда Баку благополучно оказался бы где-нибудь в Австралии или (ой, я не сильна в географии), может быть, даже на Южном полюсе. Бр-р-р, мне даже во сне становится холодно от этой мысли, и я просыпаюсь.
Проснувшись, я пытаюсь сообразить, что это был всего лишь сон, и Баку пока ещё стоит на своём месте, на берегу тёплого Каспийского моря, и ни в какую Австралию, а тем более на Южный полюс, он не переместился. Отчасти меня это успокаивает.
«Жизнь прекрасна!» — и с этими знаменитыми чеховскими словами я вновь засыпаю, радуясь про себя, что за время моего сна географическая карта мира не подверглась никаким изменениям.
* * *
Водитель сине-серого «IVECO» мягко закрывает двери. У меня внутри тоже словно что-то захлопывается.
Небо, с которого только что светило ласковое солнышко, начинает предательски хмуриться, выдвигая напоказ «тяжёлую артиллерию» в виде тёмно-серых облаков.
— Пойдём, — то и дело дёргает меня за руку муж, — что ты прилипла к этому автобусу?
Я и вправду будто «прилипла», хотя со стороны нет ничего такого, что могло бы доказать моё нежелание уйти.
Меж тем серо-синий междугородный красавец едва слышно трогается с места. Мигнув провожающим на прощание ближним светом фар (я к провожающим не отношусь, но мне тоже достаётся небольшое количество желтовато-белого ободряющего света), он сначала выезжает на Привокзальную площадь, затем, постояв там минуты две, разворачивается и берёт курс на противоположную от Москвы сторону.
«В следующий раз… В следующий раз… В следующий раз…» — колотит меня по вискам совершенно неправдоподобная фраза, потому что я прекрасно понимаю, что «следующего раза» не будет. По крайней мере, в этом сезоне — точно!
Начавшийся дождь смывает с моего лица невесть откуда взявшиеся слезинки. Муж, пребывающий в полном ��епонимании моего поведения и настроения, раскрывает надо мной (я всегда поражаюсь предусмотрительности моей второй половины) зонт, и, глядя на его синее полотно, я опять начинаю думать об уехавшем в Баку без меня «IVECO».
«Ну, почему в жизни всё всегда заканчивается полной несправедливостью?» — думаю я, пряча лицо в надетом на голову капюшоне. Гроза, заставшая нас так внезапно, не даёт ответа на этот вопрос. Она только заставляет нас поторопиться и ускорить шаги.
В машине муж смотрит на меня совсем уж пристально и вдруг почти догадывается:
— Тебе на море, наверное, захотелось, да?
Видимо, моя заплаканная и просящая сочувствия физиономия заставляет его задуматься о чём-то, и затем он в нерешительности произносит:
— Так врачи же запретили тебе менять климат!
Боже мой! А я и забыла об этом! Мне много чего запретили после той ужасной январской ночи 2014 года, когда в нас на большой скорости врезался пьяный водитель на тёмно-синем «Форд Фьюжн». То нельзя, другое нельзя… С того момента вся моя жизнь превратилась в сплошное «нет» и «не полагается».
Я с тоской оглядываю светло-бежевый салон нашего видавшего виды «Рено» и произношу:
— Я не к морю хочу, зачем оно мне? Я всё равно плавать не умею…
И выждав минуту, заканчиваю фразу:
— Я в Баку хочу.
— В Баку-у-у-у? — муж широко раскрывает глаза и на мгновение теряется. — А там-то тебе что делать?
— Национальную Азербайджанскую библиотеку посмотреть, — бурчу я, проглатывая очередной ком, застрявший в горле.
— Ну, правильно мне отец говорил, что этим женщинам никогда не поймёшь, что надо, — с этими словами он заводит мотор и, неодобрительно качая головой, трогается с места. — Библиотеку посмотреть! Люди добрые, ради библиотеки надо ехать за тысячу вёрст! — не унимается он.
Мне хочется его поправить, что «вёрст» намного больше. В два с половиной раза больше.
Но я ничего не говорю. Смотрю в окно, за которым перекатываются дождинки, обгоняя друг дружку, стекая по стеклу машины, и… молчу. Да и что я вообще могу сказать?..