…Наш общий на двоих с Лёшкой Петровым кабинет был переоборудован из бывшей маленькой индивидуальной раздевалки. Там был санузел, душ, диван с креслом и стол. Но вот места для второго стола найти никак не удавалось, приходилось обходиться одним, общим, потому что изрядную долю пространства занимал большой, размером со шкаф, сейф.
Старинный — то ли 1904, то ли 1908 года постройки, какой-то известной австрийской фирмы. Тяжелый, бронированный, с многослойными, заполненными кварцевым песком стенками. Как мамонт, мастодонт семейства сейфовых, килограмм на 300 весом.
Он как бы доминировал над всем пространством. И поскольку в период подготовки к Олимпиаде постоянно приходилось оставаться ночевать на работе, даже если взгляд в темноте не упирался в его коричневые потёртые бока, мысли всё равно зачастую крутились вокруг него…
Каким-то образом он попал в лучшие свои времена в Россию, ещё царскую. Стоял где-нибудь в укромном месте, в отдалении от суеты светских балов и показной позолоты дворцовой роскоши. А может, служил верой-правдой какому-нибудь банкиру или золотопромышленнику. Хранил, небось, в себе помимо золотых слитков и пачек акций с ассигнациями тщательно скрываемые семейные и финансовые тайны.
Потом, конечно, нутро у него опустело. Если хозяева вовремя не успели прихватить содержимое в своё призрачное будущее, то новые хозяева жизни уж точно выпотрошили сразу же подчистую. Хорошо, если при свете дня и свидетелях, а скорее всего в сумерках, переговариваясь шепотом. Кто же его знает?
Какое-то время бухгалтерия завода насыщала его скучными и однообразными ведомостями со сведениями о скромной зарплате совслужащих. Раздадут деньги, и опять он стоит пустой, грустит. Только слушает женские пересуды про начальство, непослушных детей, да мужей невнимательных.
А может, с партийными взносами где-нибудь в райкоме или парткоме стоял. В те времена строгая такая установка существовала в партийной среде: взносы коммунист обязан был платить с любых видов доходов, не обманывая и не вводя в заблуждение партию. А чтобы оставаться честным перед партией и одновременно не выдавать истинные свои доходы перед супругой (появлялось у некоторых несознательных товарищей такое опасение, поскольку размер суммы, с которой платились взносы, проставлялся в партбилете), партийные документы рекомендовалось хранить где-нибудь подальше и понадёжнее.
Такие вот мысли частенько возникали в голове.
Что произошло дальше с нашим железным постояльцем, было уже более-менее понятно. Конечно, официально стройка стадиона в Лужниках была комсомольско-молодёжной, но фактически стадион строили заключённые. Дракон ГУЛАГа был ещё в силе. Трибуны на Большой арене не просто так сохраняли помимо названий «Восточная, Северная» ещё и другие: «Зона А, Зона Б». Это были отдельные производственные зоны разных лагерей. Со своим периметром охраны, своими сторожевыми вышками, своим начальством.
Похоже, что наш сейф стоял у самого большого, общего начальника. С личным оружием, бланками справок об освобождении и печатями. Стройка закончилась, а он так и остался на своём месте. Справки все заполнили, поставив в нужный угол печать, оружие сдали за ненадобностью. ГУЛАГ прикрыли, а спортсменов, поди, заставь, поднимать что-нибудь тяжелее штанги и призовых кубков! Жизнь пошла другая. Кто же такую махину таскать будет? Спорт и неволя несовместимы.
Теперь изредка сейф служил нам. Кто попросит что-либо взять на сохранность, мы не отказывали. Запирали, а ключ в столе держали. Шикарный такой ключ. Не ключ, а произведение искусства — кованый!
И приключился тут один случай.
Лёшка потерял ключ, а в сейфе лежали очень нужные для начальства бумаги. Нет ключа! С царских времён был, всю прошлую неделю видели, а вот когда нужен стал — нет его. Мишка Цыплякин, друг Лёхи и приятель по совместным приключениям, приходил по два-три раза на дню и всё выспрашивал — не вспомнил ли, где ключ? А время поджимает — как бумаги достать? Сейф же надёжный, бронированный.
Пришлось вызывать специальную службу. Располагалась она по адресу: Петровка, 38, в МУРе. Приехал специалист, весьма колоритной внешности. Настоящий бычара, весь в наколках. Ссутулившийся и неразговорчивый. Даже чемоданчик со своими хитрыми инструментами не стал раскрывать, пока всех нас не выпроводил за дверь. Колдовал в одиночестве минут 30−40. Вызвал нас и открыл сейф уже при свидетелях.
Бумаги были на месте, правда, немного запачканные килькой в томате. Помимо бумаг внутри находились беспорядочно раскиданная закуска, одна пустая и одна недопитая бутылки водки. Главный инженер лишь усмехался, а Лёшка прятал глаза, но больше всего негодовал Мишка:
— Я же тебе говорил, что не закрытую поставил… Она же вся выдохлась…
Оказалось, что во время прошлых вечерних возлияний неожиданно появилась Лёшкина жена, Ульяна, и пока Мишка делал вид, что открывает дверь, Лёха лихорадочно забрасывал всё со стола в сейф. А ключ, похоже, вышвырнул в неизвестном направлении в окно, где его благополучно подобрали. Ведь красивая штуковина был этот ключ, затейливый.
Больно уж рука у Ульяны была «тяжелая», а память у Лёшки крепкая…
После этого случая я по-другому стал относиться к нашему железному другу. Как-то временами и посочувствовать хотелось ему. Получается, что за время жизни в России он здорово деградировал, понизив свою самооценку.
Если в начале его карьеры какой-нибудь Великий Князь, или ещё кто подобающий, прятал в нём следы своих пристрастий или шалостей от внезапно появившейся Княгини, то через сорок лет в железном нутре прятал бутылку при появлении супруги или начальства какой-нибудь младший офицер НКВД.
Так дальше и пошло-поехало, а уж случай с Лёшкой…
Получается: «По накатанной плоскости катимся, товарищ Сейф?»
Хорошо, что «медвежатник» с Петровки забрал тогда замок для изготовления ключа, да так и не вернул.
Пусть уж Сейф-трудяга передохнёт немного. Ничего страшного — постоит открытым…