Зимой, вечером после работы, пару раз в неделю ходил я на специальные курсы, где специалисты своего дела читали нам разные лекции по этнографии, фольклору, традиционному деревянному зодчеству, истории Карелии, основам православия, иконописи. По весне сдал зачет по этому комплексному курсу, получил допуск на работу в качестве экскурсовода. И летом очутился на острове.
Таких, как я, там оказалось немало. Штатных работников в музее немного. И они весь год занимаются разными научными делами. Естественно, как начинается сезон, ими не закрыть тот многолюдный туристический поток, что ежедневно выплескивается на остров и из «Метеоров», что курсируют между Петрозаводском и Кижами, и из многопалубных лайнеров, что транзитом идут дальше, на Соловки. Вот штатники зимой и готовят себе в помощники таких, как я. Кто побойчее и не стесняется выступить перед большой толпой, показать, какой он типа знаток старины, тех — в экскурсоводы. А кто постеснительней, но в то же время обладает необходимым багажом знаний — смотрителями экспозиции в то или иное здание.
Вот так мы, в едином содружестве штатников-профессионалов и любителей от истории, и работали, и жили, кто там же, на Кижах, в деревне Ямка, а кто — на другом острове этого же архипелага, в деревне Жарниково. Дни шли за днями, и на горизонте уже замаячил сентябрь. Северное лето, хоть и малоснежное, но короткое. Зачастили дожди, время от времени Онего начало штормить. А когда дождь, да ещё и волнение на озере, то рейсы тех же «Метеоров» могут и отменить. В общем, стали выпадать дни, более-менее свободные от работы.
И в один из таких дождливых и ветреных дней собрались мы у моего приятеля, смотрителя экспозиции в доме Елизарова, что раньше стоял в деревне Середка Медвежьегорского района, а потом попал в сектор «Русские Заонежья». Собрались совсем небольшой компашкой — я, приятель и молодой штатник, только-только начинающий свою научную деятельность, по возрасту — практически наш ровесник.
Сидим себе, разговоры разговариваем. О том, о сем, а по сути — ни о чем. Дождь на дворе, ветер, работы нет, так лучше в теплом и сухом помещении перекантоваться, дождаться конца рабочего дня, сдать объект под охрану, закрыть его, да к себе — по домам.
И тут за разговором штатник вдруг вспоминает, что читал он как-то одну умную книжку, где черным по белому было написано, что раньше, в те времена, когда в избах были печи, что топились «по-черному»… Вот, как и в этом доме Елизарова. Так для того, чтобы эти печи меньше дымили, перед основной растопкой в них сжигали яичную скорлупу. И это оброненное им информационное зерно упало на благодатную почву! Делать-то всё одно нечего. А разговоры разговаривать… Сколько можно?! Это ж у меня — язык без костей, а народ как бы и подустал малость им ворочать.
Зато печь, что топится по-черному… Вот она, слева от входа. Да и как-то… А не прохладно ли в доме?.. Прохладно, прохладно! Протопить — явно не мешает. И со скорлупой яичной — никаких проблем. Мы ж, как на Яблочный Спас святили плоды нового урожая, сырыми яйцами закусывали, а приятель мой, уж такой Плюшкин… Такой Плюшкин! Знамо дело, не выбросил скорлупу. Мало ли, пригодится! Вот и настал её звездный час. Послужить на благо человечества и во имя науки.
Полез мой приятель по своим смотрительским схронам, извлек на белый свет ту скорлупу, что на закуску никак не годилась, а на растопку — очень даже может быть. Со спичками, поскольку все мы были тогда курящими, никаких проблем не было, старые «Известия», не представляющие никакой музейной ценности, тоже в доме нашлись… Порвали мы их, скомкали, заложили в печь. Сверху скорлупу меленько покрошили… Подожгли.
А оно… Как загорится, задымит и… Такая вонища! Не запах там или вонь, а самая настоящая вонища от той печки пошла! Хоть противогаз надевай. Но противогаза-то у нас и не было.
Пришлось все двери в избу настежь открывать. Чтобы хоть как-то помещение проветрить. Но не зря говорят: «Пришла беда, открывай ворота!» И только мы двери в избу открыли… Как в них… Директор музея! А с ним — его зам по работе с нами, любителями. И ещё двое. Мужчина в возрасте, при галстуке и в пиджаке, и молодая женщина. Незнакомая.
Да и мужчина… Что-то, вроде, знакомое в нем есть, но… На острове все мы его в первый раз видим. А вспоминать, откуда и почему он мог показаться нам знакомым, некогда. Потому как только директор переступил через порог, очи свои начальственно нахмурил и грозно нас всех так вопрошает: что это, мол, у вас такое? Чем занимаетесь в рабочее время? Почему в помещении запахи посторонние? И чем это у вас так воняет?!
Хорошо, что штатник нормальным мужиком оказался. И слова никому из нас сказать не дал. Хотя, вообще-то, в доме смотритель за главного и он несет всю ответственность за то, что в нем происходит.
Но штатник отодвинул нас с приятелем в самый дальний и темный угол избы и говорит директору, что так, мол, и так. Это я типа. Пользуясь тем, что экскурсантов сегодня нет, решил провести научный эксперимент. Вычитал, мол, в монографии одного там профессора и академика… И по имени отчеству его. И со всеми регалиями. Типа, он написал про скорлупу и печи по-черному. Мол, раньше… И дальше — всё то, что и нам до этого рассказывал.
Директор как бы немного подуспокоился. Но всё одно — чело своё начальственное расхмуривать не собирается:
— Да как это нет экскурсантов?! А мы кого к вам привели? Вот, любите и жалуйте — почетный гость нашей автономной республики, композитор Петров. Андрей Павлович. Тот самый, что написал музыку к фильму «А я иду, шагаю по Москве». Народный артист СССР, промежду прочим. Лауреат. Специальным рейсом к нам прибыл. А вы тут вонищу развели! Как я ему здесь экскурсию проводить буду?! Противогазов-то у вас нет?!
Мы и покаялись честно, что нет. Но уж в этом-то мы не виноваты. Вот экспозиционная опись. Нет в ней противогазов!
Но, думаю, и опись бы нас не спасла. Ушел бы директор с этим композитором… Вот откуда он знакомым нам показался. По телевизору же (и не раз!) его видели! Ушел бы директор, а зам его осталась бы. И как наш непосредственный начальник… В общем, досталось бы нам. Точно досталось. Может, и премии лишили бы. Если бы не Петров.
Он сначала молча всё слушал и из-за директорской спины не сильно высовывался. Но когда директор чуток замялся, соображая, чем ему крыть наше, что в экспозиции противогазы не предусмотрены, взял и подал голос:
— Что, и правда, чтобы печь «по-черному» меньше дымила, перед основной растопкой в ней предварительно надо сжечь яичную скорлупу? И как много?!
Наш коллега по несчастью, молодой штатник, приободрился… Да как запел! Прямо курским соловьем защебетал. Да нет, мол, там в той монографии было написано, что скорлупу яичного яйца. А это хоть и средний род (оно моё), но число-то… Единственное! Значит, и одного яйца должно быть достаточно. Мы и сожгли… Одно. Единственное! А оно вон как развонялось. Хоть святых выноси.
Ну, Петров-композитор и внял. Нет, мол, святых выносить не будем, а эксперимент предлагаю продолжить. Наука — дело святое. И если в книжке — черным по белому, то так оно и должно быть. А если не получается, значит, это мы что-то не так делаем. Но что?!
Директор видит, что гости на вонь не особо обидевшись, носами не крутят и не воротят, докладные по этому поводу писать не собираются, и махнул рукой. Экспериментируйте, мол. Мы все и плюхнулись на лавки. Битые яйца, что от Яблочного Спаса остались, на стол вывалили. Благо много их было — на всех хватило.
И вот вертит народ в руках эту скорлупу и размышляет вслух:
— А может, не надо скорлупу крошить-то, как вы сделали в первый раз, а целиком её жечь?..
— А может…
В общем, начался мозговой штурм. И ни кто-то там, а именно Петров первым догадался, в чем тут закавыка. Он обратил внимание, что с внутренней стороны яичная скорлупа покрыта плотно прилегающей к ней тоненькой пленочкой.
— А если её снять?! Это же продукт животного происхождения. Белок. Он и воняет. Как воняет мясо или рыба, если на сковороде пригорят. А скорлупа… Это же, можно сказать, на 90% - кальций. А он… Кто помнит химию?! «При нагревании на воздухе кальций воспламеняется и горит красным пламенем с оранжевым оттенком („кирпично-красным“)». А вот воняет ли он при этом… Не помню. Может, проверим?!
Мы и проверили. Поковырялись, не без этого, но сняли пленочку с внутренней стороны скорлупы. По новой — бумагу в печь, на неё скорлупу без разных белковых излишеств животного происхождения и… «Махмуд, поджигай!»
Точно. Горит! И ни капельки не воняет. А если дальше, после того как скорлупа прогорит, подбросить в печь дровишек… Вроде бы и дымит не так сильно.
Ур-р-рааа! Получилось!
Ну, директор, весь такой из себя довольный, и встает из-за стола: мол, поэкспериментировали и хватит. Надо дальше по экспозиции пройтись. Что там у нас следующим? Дом крестьянина бедняка, бобыля Щепина?.. Пройдемте, гости дорогие. Здесь — не получилось у меня из-за вот этих засранцев. Но уж там-то я вам расскажу… Всё, что знаю! А знаю я, всяко разно, куда побольше этих охломонов.
- Пойдемте, Андрей Павлович. И так времени здесь потеряли…
А тот ему и скажи в ответ:
— Да как потеряли? Мы же все вместе, можно сказать, научную гипотезу экспериментально подтвердили. А это… Не каждый день случается. У меня, можно сказать, такое впервые. И после всего этого мы вот так просто встанем и пойдем дальше?! Нет, как по мне, неправильно это будет. Совершенно неправильно!
И с этими словами… Достает из внутреннего кармана пиджака небольшую, обтянутую кожей, плоскую фляжку. А секретарь его, порывшись в своей сумочке, извлекает из неё цилиндрический футлярчик, той же кожи, что и фляжка обтянута, отщелкивает кнопку клапана, откидывает крышечку, а там… Небольшие, граммов на 70−75, тонкие металлические стаканчики, вс��авленные друг в друга. И Петров разливает по ним коньяк из своей фляжки. За удачно проведенный эксперимент!
Вот такая история из жизни — довелось не только посидеть за одним столом с Народным артистом и Лауреатом, но ещё и его коньяком угоститься…