Первый снимок: начало 1942 года, когда отец вышел из госпиталя после ранения. Впервые сфотографировался с «кубарями» в петлицах восемнадцатилетний лейтенант.
А до этого было окончание сельской школы в Курганской области, призыв сразу после выпускного в армию, маршевая рота из Перми и первоначальное спасение от пуль, осколков и контузий на передовой — приказ Верховного Главнокомандующего в самом начале войны о направлении тех пацанов-десятиклассников 1923 года рождения, кто случайно ещё не успел попасть в жернова Молоха войны, на ускоренные курсы в военные училища.
Уфа, пять месяцев курсантской жизни… Под новый, 1942, год часть выпускников училищ Урала и Сибири были сведены в кадрированный офицерский диверсионный батальон и отправлены под Москву, на фронт. Походить в «кубарях» и пофорсить пацанам не удалось.
Маскхалаты. Лыжи. Нападения на гарнизоны и штабы, узлы связи. Постоянные бои и отходы с запутыванием следов. Ночевки в лютые морозы, зарывшись в снег полей и лесов Калужской и Смоленской области…
Раненых не оставляли, даже у колхозников в деревнях… Даже друзей… Нельзя было допустить, чтобы раненый выдал своих, тем более под пытками. Об этом они, восемнадцатилетние пацаны, знали хорошо…
Поэтому — чудо, что смог тогда выжить и раненым прорваться с оставшимися в живых в феврале 1942-го через линию фронта к своим. Ранение в голову он получил осколком гранаты, брошенной «вторым номером» пулеметного расчёта, окопавшегося у старой баньки на околице села. Обычная граната-«тёрка» с длинной ручкой, противопехотная. Внутри ручки, если отвернуть заглушку и потянуть, дёрнув за бечевку, воспламеняется запал, как спичка при трении о коробок…
Фронт был уже рядом, обозначая себя непрерывными вспышками и грохотом разрывов снарядов и мин, канонадой стрельбы. Остатки диверсантов шли на лыжах под горку и остановиться уже было никак нельзя, а пулемёт продолжал бить… Расчёт пулемёта срезали из автоматов, но «второй номер» перед своей смертью успел-таки метнуть гранату…
Отец прямо между наезжающими на неё лыжами увидел ее, шипящую… Вроде проскочил на скорости, а потом — хлопок, удар в затылок и темнота. Повезло, что практически нейтральная полоса была, помогли, дотащили ребята, не стали торопить судьбу…
Вот потом те, кто выжил, и получили потом взводы, а затем роты, батальоны и полки… И кубари со шпалами на гимнастерки… И звездочки на погоны…
Потом были бои подо Ржевом, у города Белый на Калининском фронте. Жуткие бои с атаками и контратаками в одних и тех же местах. Больше миллиона только наших полегло на небольшом участке земли…
Непрерывные бои не позволяли убрать и похоронить убитых ни нашим, ни немцам. Так и лежали они по полям и перелескам слой на слое. Одни в зимней форме одежды… На них — слой тел в летней форме… Дальше — опять слой в зимней… За проходившими танками на многие десятки метров волочились человеческие внутренности, намотанные на гусеницы. Вот такая она — проза войны.
Потом была Курская дуга… Затем — Прибалтика… Пехота…
Простая военная работа: два месяца боев, потом два месяца переформирования в прифронтовой полосе километрах в двадцати от грохочущей и днём и ночью передовой.
От роты через два месяца боев иногда в строю оставалось процентов 30−40. Пополнят очередным «пушечным мясом» и опять — в окопы… И фамилии-то толком не запомнятся, когда морща лоб начинают на очередном переформировании писать родным погибшего друга… «Колька»… «Витька»… Пацаны ведь не по фамилиям общаются. Совсем не как в кино.
Госпитали воспринимались как манна небесная — отлежаться можно было в чистом, не на земле, без свиста пуль… Только ведь месяц-другой на излечении, а потом опять — фронт…
В начале 1943-го девятнадцатилетний майор первый раз был разжалован в капитаны. После химической, хлорной атаки немцев в Керчи в 1942 году против гарнизона, укрывшегося в каменоломнях Аджимушкая, поступил приказ Сталина — иметь в войсках до 30% боезапаса снарядов с ипритом. Такие снаряды были в том числе и у приданной в тот раз его батальону артиллерийской батареи. А тут — атака за атакой немецких танков с пехотой…
Как-то впоследствии рассказал:
«Пропустишь немцев — трибунал и расстрел. Нарушишь приказ о запрете применения химического оружия без особого распоряжения командования — тоже трибунал и расстрел…»
Когда у артиллеристов заканчивались снаряды, приказывал под свою ответственность выворачивать взрыватели и стрелять снарядами как «болванками». Болванка тоже поражает экипаж танка, вызывая изнутри при попадании в броню град осколков.
Атаку в тот раз отбили, но поле боя в конце концов досталось немцам… Иприт из разбитых снарядов кое-где растёкся. Война войной, но «Красный Крест» в Женеве продолжал успешно работать, и немцы предъявили СССР претензии…
Пришлось ответить, что майор Голубков за самоуправство расстрелян, а на самом деле не майор, а уже капитан был переведен на другой фронт.
Почти такая же история, но уже в 1944 году: опять из майоров — в капитаны. Когда передовая часть занимает определенную территорию или рубеж, то до подхода войск «второго эшелона» командир подразделения отвечает за всю территорию. И за обиды и происки особистов, и за дерзость залётному полковнику, сыну известного военачальника:
— Кто командир батальона? Во сколько немцы обстреливаю мост? Точно в это время обстрела не будет… Садитесь со мной в машину!
И дальше громко ординарцу:
— Если хоть один снаряд упадёт на мост — расстрелять майора!
В тот раз опять повезло — немцы воевали аккуратно, стреляя по переправе буквально по расписанию, по часам… Не было ни выстрелов, ни артобстрела, но и полковник с его многочисленным окружением из целой кавалькады охраны слышал приказ майора, перед тем как он сел в машину полковника:
— Если на мосту будет хоть один выстрел — расстрелять машину прямой наводкой!
И хорошо видели уверенность расчетов и разворот стволов… А такое мстительные люди забывать не любят…
Но все равно на фронте росли быстро, все по Уставу: убили командира батальона — командовать автоматически обязан командир первой роты. Убили командира полка — командовать обязан командир первого батальона. Механизмы Молоха войны крутились безостановочно и по правилам. Покомандовал два месяца, минули тебя куски железа на передовой и немилость штабных — получай очередное повышение в звании.
Только как увернёшься от пуль и осколков на передовой? Два тяжелых ранения, не считая лёгких, три контузии. И бои, постоянные бои. Два месяца на передовой, два месяца в прифронтовой полосе. С перерывами на госпиталь.
Окопы… Боль… Смерть… А порой отчаяние и недоумение — зачем всё это…
Лёжа несколько часов тяжелораненым в поле с несжатой пшеницей и видя, как от грохота близких разрывов осыпаются зёрна, он понимал истинный смысл мыслей Толстого, заложившего в «Войне и мире» в голову умирающего в таком же поле с неубранными колосьями Андрея Болконского: «Зачем? Кому это всё нужно???»
Санитарный поезд, идущий из прифронтовой зоны в тыловой госпиталь, попал под бомбёжку, и его, висящего в тамбуре в люльке, вынесло толпой выпрыгивающих из вагона людей прямо на насыпь у рельс.
Как же он ненавидел в тот момент людей, что они не перевернули его, беспомощного, лицом вниз и оставили лежать глядящим в небо на пикирующие самолёты и сыплющиеся сверху бомбы! Казалось, что каждая прямо на него…
К постоянному страху смерти привыкнуть невозможно. Помогали иногда преодолеть страх слова, услышанные от казавшегося для него тогда умудрённым жизнью сорокалетнего старшины-сибиряка:
— Вообще-то, смерти не стоит бояться. Своей смерти… Ведь ни один ещё ЖИВОЙ человек СВОЮ СМЕРТЬ не увидел… Чего тогда её бояться, её, скорее любить надо, как избавление…
Война для него закончилась не 9-го, а 16 мая.
Курляндская группировка в Прибалтике отказалась капитулировать. Эсэсовские части, сформированные из латышей, дрались как черти с упорством обреченных…
А вторая фотография — это уже 1945 год. Отец под Ригой, начальник штаба гвардейского полка… Двадцать два года парню, но каков орёл!
Вот таковы эти две фотографии…
Эти фото разделяют три с небольшим года.
А почему в начале подробно про гранату-«терку»? Двинулся все же осколок в голове в апреле 1999 года, дал о себе знать. Смертельно напомнил-таки о себе пулемётчик, «второй номер» пулемета MG-34. «Оттуда…» Одно слово — фашист!
А награды? Так у тех, кто прошёл и «прополз на брюхе» в пехоте всю войну, награды больше на теле отпечатались, шрамами. И в памяти, отзываясь бессонными ночами, вызывающими страшные воспоминания и звуки.
Это ведь нынче иные ряженые ветераны, сгибающиеся под тяжестью наградного металла, пересказывают созданные когда-то в политдонесениях многочисленные мифы о войне. В том числе и о том, что солдаты, идя в атаку, кричали:
— За родину! За Сталина…
Не было этого… На поле боя кроме «ура» стоял только мат, крики и предсмертные хрипы… Вот он — настоящий звуковой фон войны, а не кинематографический и не парадно-песенный. А что ещё могло сопровождать смерть и войну?
Поэтому для рано повзрослевших парней 9 Мая всегда оставался Днём скорби, памяти, боли и размышлений.
Особенно для них, бывших пацанов 1923 года рождения, которых по той же статистике, впервые опубликованной в 1965 году, оставалось в живых к концу Великой Отечественной войны всего 4% (четыре процента!). Всего 4% от надевших тогда военную форму…