— Самый лучший для Вари исход в этом состоянии — летальный, — сказал он, вздохнув. — Обширное кровоизлияние в мозг, восстановление сознания невозможно.
Мы стояли с ним на большом балконе многоэтажного «профессорского» дома в центре Иерусалима. Перед нами вдали сверкали под весенним солнцем белые стены Старого города. Чуть правее упиралась в голубое небо высокая «колокольня», здание ИМКА. А еще правее, в конце улицы, меж высоких домов просвечивали еще не выжженные, зеленые, холмы Иудейской пустыни.
Я — человек не сентиментальный, ты знаешь. Но при виде всего этого предпасхального иерусалимского очарования у меня на глазах выступили слезы. Неужели Варе больше не суждено увидеть этой красоты?
— Я тебе сейчас скажу одну глупость, — сказал доктор. — Я скажу, а ты забудь и больше никогда не вспоминай. Если бы у Вари был малейший шанс выкарабкаться, сутками бы дежурил у ее постели, никаких бы денег не пожалел, чтобы шанс этот реализовать. Да что там деньги! Честно говоря, я за нее жизнь готов отдать. Никогда ни одну женщину я так не любил.
Его лицо скривилось в плаче.
Тут на балкон вышел Павлик. Он лучше любого из нас знал, что спрятано у Вари в холодильнике, и, без сомнения, уже дерябнул стаканчик водки.
— Слушай, доктор, — Павлик будто бы не заметил слез на глазах врача. — Может, ей нужно что-нибудь пересадить? Я готов. Мозг, сердце, что угодно. Только не печенку. Она у меня насквозь проспиртованная и долго не протянет.
— Богу надо молиться, чтобы она поскорее умерла, — хмуро отозвался доктор.
— Да как ты смеешь такое говорить! — Павлик подскочил к врачу, и они несколько секунд стояли друг против друга, как два быка, склонив крутые лбы, готовые к драке. — Ее спасать надо!
— Спасать некого. Прежней Вари уже нет, — устало сказал доктор. — Вместо нее на койке лежит растение. Тело, крепкое еще тело, в котором с помощью разных аппаратов можно поддерживать обмен веществ.
— Слушай, устрой меня к ней санитаром. Ты ведь можешь. Я все готов делать: мыть ее, горшки за ней выносить, двадцать четыре часа у кровати сидеть. Лишь бы она встала. Бывают же чудеса!
— Таких чудес не бывает. Она не встанет. Варя, которую ты любил, — доктор сделал длинную паузу, — и я любил, и он любил, — показал доктор на меня, — эта Варя уже ушла. Навсегда.
От этих слов Павлик согнулся, словно его ударили по яйцам, и оглушенный, на ощупь, подошел к балконным перилам. Я даже испугался, что он бросится вниз, но Павлик тихо осел на каменный пол и замер, привалившись спиной к горячей стене, подставив под солнце зажмуренные, сверкающие от слез глаза.
Мужчины выходили на балкон и здесь, на виду у Вечного Иерусалима, не стесняясь ни меня с Павликом, ни друг друга, давали волю своей тоске, выплакивались. Сам того не желая, я стал исповедником в этой «рыдальне».
— Может быть, всего этого не произошло бы, будь я в это утро с ней, — сказал мне Витюсик, шмыгая носом. — Не пролежала бы она два часа вот так вот, беспомощная, неподвижная. Я бы вызвал амбуланс. Глядишь, врачи смогли бы ее вытащить, поставить на ноги.
Чем дольше общался я с Витюсиком, тем больше убеждался, что Варя сделала его своим избранником не за какие-то особые достоинства, а скорее, за отсутствие таковых. Пригрела, как пригревают холодной зимой бродячего кота — просто так, из жалости. Витюсик, как говаривали русские царедворцы во времена Очакова и покоренья Крыма, «в случай попал». Выбор Вари, похоже, был совершенно случаен.
— Я, я во всем виноват! — продолжал каяться Витюсик. — Не надо было мне смотреть ее электронную почту.
— Ты что, в ее компьютер залезал? — удивился я.
— А ты, что ли, нет? — в свою очередь, удивился Витюсик. — Ведь ты тоже пароль знаешь. Мог бы и электронную почту посмотреть.
— Как-то в голову не пришло.
— А мне пришло. Потому что она стала подозрительно долго засиживаться в Интернете. Знаешь, с кем она последние месяцы переписывалась?
— С кем?
—
— И ты ей устроил скандал?
— Ну, не скандал. Просто сказал, что я знаю о ее переписке с этим китайцем.
Ага! Кота как пригрели, так и вышвырнули, когда он от злости напрудил в тапки. Впрочем, один мой знакомый говорил, что коты гадят в доме не от злости, а, напротив, из большой любви к хозяину. Его кошка, побродяжка с характерным именем «Чахла», что по-мароккански означает «потаскуха», однажды, когда он неделю отсутствовал дома, с тоски уделала своим дерьмом всю кровать. Хотела, как сказал этот парень, смешать свой запах с дорогим запахом хозяина.
Чудны дела твои, Господи! И, Господи, помоги Варе и всем нам помоги!
Варино сердце остановилось ночью. Прилетевшей назавтра из Америки дочке не пришлось ехать в больницу, не пришлось видеть мать, превратившуюся в живой труп, не пришлось делать нелегкий выбор: останавливать систему жизнеобеспечения или продолжать надеяться на невозможное чудо.
Похороны Вари выглядели необычно. У могилы стояла одна плачущая женщина, дочь, и десяток молчаливых мужчин.
Завещания Варя не оставила. Все заботы по введению в наследство Вариной дочери взял один из «наших», адвокат. Благодаря его стараниям Павлик, как незаменимый Варин помощник, получил десять тысяч шекелей. Деньги он, хотя и неохотно, взял.
Мне пришлось напоследок заглянуть в Варин электронный почтовый ящик, чтобы удалить его навсегда. Переписку Вари с У Мином я, естественно, стер, не читая. А ему послал скорбное сообщение о Вариной кончине. И почти сразу же получил ответ.
I sincerely grieve with all of you. I remember Varya as an unusual person. She was the only person with whom I fell in love at first sight and forever. Providence forceed me to leave Varya almost immediately. I believe than Fate will be more kind in one of the following my reincarnations. Than I shall join to retinue of my Queen as a modest and discreet page.
Я искренне скорблю вместе с вами. Варя запомнилась мне как человек необычный. Единственный человек, в которого я влюбился с первого взгляда и навсегда. Провидение едва ли не сразу принудило меня с нею расстаться. Надеюсь, что Судьба будет более добра ко мне в одном из следующих моих перевоплощений. И тогда я присоединюсь к свите моей Королевы, как скромный и незаметный паж.